Дно. Виктор Алев
затерялся в своих льдах ещё с 87-го. Письма падали в ящик с периодичностью майского снега, а потом… Пришло письмо последнее. И не от папы. Писал какой-то его друг, якобы по просьбе самого… Скупо, в общих чертах друг сообщил, что Вестриков Павел Сергеевич живёт отныне в Екатеринбурге с некой Ярославой Котовой и имеет от неё годовалую дочь. Кривые строчки чужой руки кривили ровную схему Лёнькиной жизни. Осознания катастрофы у мальчика не появилось, была просто детская обида. Что отец вот так мог уехать куда-то и долго не появляться, когда он, Лёнька, сын его с нетерпением ждёт, скучает по запаху его лётной кожаной куртки. Он принимал, что у него есть где-то сестрёнка и был не против в скором встретиться с ней. Но отец не ехал, а вдруг посеревшее лицо матери его пугало. Мать что-то знала, чего не знал он. И десятилетний Лёнька отчаянно сопротивлялся тому, чего не понимал, но щемяще чувствовал. Он повзрослел очень скоро. Сразу, как только избавился от ложных иллюзий и представлений. Внутри что-то сдвинулось рычагом вверх, и детство упорхнуло как испуганный солнечный зайчик. Мать стала возвращаться навеселе, благо при нём она стеснялась сверкать бутылкой. Однако, закуривать при нём она могла и делала это всё чаще. Он полнела, она дурнела…, и Лёнька на правах уже взрослого кричал на неё, а она… Смеялась и ерошила ему вихры волос. Как итог хроническая ишемия переросла в более страшную фазу, и мама стала задыхаться. К 93-му году она перестала делать дальние походы по магазинам, а потом и вовсе слегла. В виду недееспособности и отсутствии главного кормильца ей оформили пособие по инвалидности. Пообещали положить в стационар на полный реабилитационный курс, но… Но девяностые привели в упадок все социальные институты, и больница стала напоминать нечто между бомжеприёмником и вокзалом. Дефицит лекарств, дефицит специалистов был не полным перечнем убожества. Не хватало катастрофически мест в палатах. Тяжелобольных размещали в грязных и шумных коридорах с текущим потолком и облезшей штукатуркой. О ремонте не могло быть и речи. Зарплаты задерживали, кадры искали, где им сытней и лучше. Медперсонал грызся между собой, а санитарки забывали выносить из-под больных судно. Лёня не отважился положить мать в такой стационар, и она осталась лежать дома.
Лёня взбил подушку, затем аккуратно приподняв голову матери, убрал старую, мокрую от пота. Просунул свежую, аккуратно опустил голову. Мать что-то пробурчала во сне и тут же засопела, углубляясь в сон. Мальчик глубоко вздохнул и, обхватив ладонями лицо, сдавил указательными пальцами виски. Пульсирующая головная боль откатилась ненадолго… Попридушенная в пальцах, она замерла, но накатила новыми волнами, как только Лёнька разжал тиски. Не помогло… Лёня вздохнул и побрёл на кухню, за таблеткой.
Всю свою недолгую жизнь Лёнька страдал от нерешительности. В первом классе он легко уступил место у окна, когда рассаживали всех детей за парты. Более наглый и мордатенький Васька Круглов безапелляционно предложил: «Дай я туда сяду!» И Лёнька безропотно с ним поменялся. В нём не было противления и упрямства. Он, улыбаясь, поддавался