«Улисс» в русском зеркале. Сергей Хоружий
Чисто джойсов шуткосерьезный ответ: явная шутка, но она, как показало дальнейшее, вполне соответствовала будущему замыслу. Значит, тогда уже этот замысел как-то намечался, сквозил; и вскоре, ненастной осенью в Ницце, он отчетливо возникает в сознании художника.[16] Проходит еще немного – и 10 марта 1923 года в Париже на свет рождаются первые две страницы самой странной книги в мире.
Странною, уникальной книга была уже в зародыше. Ибо зародыш этот – употребим излюбленный джойсов язык эмбриологии – возник, как и положено при зачатии, из слияния двух родительских элементов, которые вкупе являют собой поистине фантастическую пару: «всемирная история» – и шуточная балаганная баллада. Всемирная история по Джойсу обретает свои очертания и свой код в дублинской балладе «Поминки по Финнегану», которую еще в детстве художника певали у него дома. Радостной эту песенку не назовешь. Баллада полна юмора – однако юмора черного, висельного и грубого. В ней поется о том, как горький пьяница Тим Финнеган, подсобник на стройке, с утра надравшись, грохнулся с лестницы и размозжил череп. Друзья устроили поминки – по ирландскому обычаю, прежде похорон – и на поминках вдрызг назюзюкались и буйно передрались. Одна из присутствующих дам так «приложила в рыло» другую, что та «полегла враскорячку на полу»: особенный юмор в том, что звали обеих одинаково, Бидди. В пылу побоища дорогой труп обливают добрым ирландским виски – и от этого Тим немедля воскрес. Всю славную историю сопровождает припев: «Эх, была у нас потеха / На поминках Финнегана!»
Понятно, что баллада дает богатую пищу для карнавального философствования в духе М. М. Бахтина; но джойсовское прочтение Бахтину не слишком созвучно (хотя в целом его последняя книга глубоко соприкасается с мыслями саранского ссыльного). Тим-пьяница делается важною фигурой для всемирной истории с помощью другого философа, итальянца Джамбаттисты Вико (1668–1744). Этого одинокого неаполитанского самодума Джойс открыл и возлюбил уж давно (разделяя интерес к нему с Карлом Марксом). Его с юности влекли простые, обозримые модели истории (вспомним хотя бы Иоахима Флорского в «Улиссе»), и теория Вико оказалась финальным выбором. Это – циклическая теория, модель истории как вечного круговорота тождественных циклов, проходящих через рост, зрелость и распад. И это же увиделось Джойсу в балладе, притом в любезном ему комическом ключе и на нужном ему ирландском материале: не есть ли воскресение Тима, сбрызнутого животворным виски, – его восстание из распада в новый цикл, ничем не отличающийся от предыдущего (в отличие от христианского воскресения к блаженству)? Этот смысл исторической парадигмы Джойс с помощью небольшой лингвистической игры вкладывает и в название баллады, которое он решил сделать заглавием задуманной книги. Английское wake, поминки, есть также и глагол, значащий пробуждаться, восставать к жизни, действию;[17] и, опуская в названии «Finnegan’s wake» апостроф, отчего притяжательный падеж заменяется множественным числом, Джойс делает
Не вспомним ли, как не столь далеко от Côte d’Azur, на Адриатике, ненастной осенью 1912 г. звуки бури принесли Рильке первые строки «Дуинских элегий»? Хвала осени! Человек европейской культуры, видно, связан с нею интимно. Джойс, Рильке… Пушкин… можно длить и длить список тех, кто обязан осени своими лучшими вдохновениями.
Отметим, что современный толковый словарь, знаменитый Уэбстер, на этот джойсовский глагол не дает примеров из Джойса, но дает зато – из его лучшего врага Гогарти, который в зрелые годы написал несколько неплохих книг. Вспоминается mot нашего П. Н. Милюкова: «Это глупость или измена?»