Крестный отец. Марио Пьюзо
подбиты оба глаза. Ей сломали переносицу. Раздробили челюсть. Пришлось накладывать проволочные шины. Она рыдала, превозмогая боль: «Папа, папочка, за что? За что они меня так?» Я сам плакал вместе с ней.
Слезы мешали Бонасере говорить, хоть его голос до сих пор ничем не выдавал его волнения.
Дон Корлеоне, как бы невольно, сделал сочувственный жест, и Бонасера продолжал – теперь в его голосе слышалось живое человеческое страдание:
– О чем я плакал? Она была мне светом очей, она была ласковая, моя дочка. И красивая. Она верила людям, теперь никогда уже больше не будет верить. И никогда не будет красивой. – Похоронщика трясло, на его землистых щеках проступили безобразные багровые пятна. – Я, как добропорядочный американец, обратился в полицию. Хулиганов арестовали. Потом судили. Улики были неопровержимы, оба признали себя виновными. Судья дал обоим по три года, но условно. В тот же день их выпустили. Я стоял в суде, как дурак, а эти подонки смеялись мне в лицо. И тогда я сказал жене: «Правосудия нам надо искать у дона Корлеоне».
Дон слушал, склонив голову в знак уважения к чужому горю. Но когда он заговорил, в его холодных словах звучало оскорбленное достоинство.
– Зачем же вы обратились в полицию? Почему с самого начала не пришли ко мне?
Бонасера еле слышно отозвался:
– Что я вам буду должен? Скажите, что от меня потребуется. Только сделайте то, что я прошу. – Это прозвучало неприязненно, почти дерзко.
– А что же именно? – серьезно сказал дон Корлеоне.
Бонасера оглянулся на Хейгена и Санни Корлеоне и замотал головой. Дон, не вставая из-за стола, подался всем телом вперед, и Бонасера, помедлив, нагнулся к волосатому уху дона, едва не касаясь его губами. Дон Корлеоне слушал, устремив взор в пространство, бесстрастный и недоступный, словно священник в исповедальне. Прошла долгая минута; Бонасера прошептал последнее слово и выпрямился во весь рост. Дон поднял на него строгий взгляд. Бонасера покраснел, но не отвел глаза.
Наконец дон заговорил:
– Это невозможно. Надо же знать меру.
Бонасера громко, внятно произнес:
– За ценой не постою. Сколько?
Хейген при этих словах дернулся, нервно вскинув голову. Санни Корлеоне в первый раз повернулся от окна и с сардонической усмешкой скрестил руки на груди.
Дон поднялся из-за стола. Его лицо оставалось бесстрастным, но от голоса его стыла кровь.
– Мы с вами знаем друг друга не первый год, – сказал он, – однако до сих пор вы никогда не приходили ко мне за помощью или советом. Я что-то не припомню, когда в последний раз вы приглашали меня к себе на чашку кофе, а ведь вашу единственную дочь крестила моя жена. Будем говорить откровенно. Вы пренебрегали моей дружбой. Вы боялись оказаться мне обязанным.
Бонасера глухо сказал:
– Я не хотел навлекать на себя неприятности.
Дон вскинул вверх ладонь.
– Нет, постойте. Помолчите. Америка представлялась вам раем. Вы открыли солидное дело, вы хорошо зарабатывали,