Скопа Московская. Борис Сапожников
свинцом веки, но уснуть я смог лишь когда Александра задышала ровно, и я понял, что она уже спит. Чувство ответственности за неё не давало покоя. Потому что это я храню её сон, как должно верному супругу, какая бы кошка меж нами ни пробежала.
Уснул я с мыслью, а может, я ей изменил… Но почему-то в это совершенно не верилось.
Глава вторая
Пир горой. Радуйся народ. Князь Воротынский сына крестит. Крёстным отцом у него сам спаситель Русского государства – молодой князь Михаил Скопин-Шуйский. Он не мог отказаться от великой чести, не обидев воеводу передового полка царской армии. Да и не хотел. Труса перед литовскими людьми не праздновал, и тут не собирался.
Отстояв вместе с женой царёва брата Екатериной, прозванной за глаза Скуратовной, потому как все знали, чья она родная дочь, таинство, князь отправился на пир. Он уселся на почётном месте, и едва после молитвы все подняли чаши за его крестника, а после за его родителей, и за царя – государя надёжу, как поднялся князь Воротынский и провозгласил здравицу в честь крёстного отца. И тут к князю Скопину-Шуйскому, молодому спасителю Москвы от Тушинского вора, подошла княгиня Екатерина и поднесла полную до краёв чашу.
Поднеся её к губам я почувствовал густой, приторный вкус мальвазеи. Не любил я сладкого вина и удивился тогда, отчего мне его налили. Ведь князь Воротынский хорошо знает мои вкусы, не мог он так ошибиться. Но поздно, надо пить до дня, и я выпил…
Всё нутро скурило отголоском боли, что снилась мне. Наверное, это и вырвало из сна. Я дёрнулся в позыве сухой рвоты – в желудке было пусто. Обезвоженное болезнью тело поглотило весь выпитый квас без остатка. Слава Богу, жены рядом уже не было – ушла куда-то с утра пораньше. Проснувшись от кошмарного сна о пире в доме князя Воротынского, я понял, что солнце давно уже встало и светит сквозь сомкнутые ставни.
Тут желудок отпустило. Да и под носом крови на самом деле не было – почудилась, слишком уж ярким был этот кошмар. Особенно запомнился приторно-сладкий вкус мальвазеи и взгляд поднесшей мне чашу княгини Екатерины Шуйской – жены царёва брата Дмитрия и дочери опричника Малюты Скуратова.
Желудок-то отпустило, зато кое-что другое прихватило, и пришлось попытаться сесть на кровати, чтобы не испоганить её. Как ни странно, получилось. Я был слаб, но не беспомощен, и сумел без посторонней помощи усесться на её край. Привычно, ногой вытащил горшок, посмеиваясь про себя, что кое-что и князьям с царями приходится делать самим.
Справив нужду, я улёгся обратно и уставился в расшитый полог кровати. У меня было время подумать, и это хорошо. Потому что ночной сон принёс не только кошмар, но и осознание. Я нахожусь в теле отравленного на пиру у князя Воротынского воеводы Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Год сейчас на дворе 7 117 от сотворения мира, а если считать от Рождества Христова, то 1610, апрель месяц, а вот какое число, не знаю. Календаря в моих покоях не было. А жаль, очень удобно было бы. Хотя может он и есть, да только я его не узнаю, всяко может быть.
Это