Мертвые души. Николай Гоголь
а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! «Да это не Иван Петрович, – говоришь, глядя на него. – Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький, тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот чёрт знает что: пищит птицей и всё смеется». Подходишь ближе, глядишь, точно Иван Петрович! «Эхе-хе», – думаешь себе… Но, однако ж, обратимся к действующим лицам. Чичиков, как уж мы видели, решился вовсе не церемониться и потому, взявши в руки чашку с чаем и вливши туда фруктовой, повел такие речи.
– У вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?
– Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, – сказала хозяйка, – да беда, времена плохи, вот и прошлый год был такой неурожай, что боже храни.
– Однако ж мужички на вид дюжие, избенки крепкие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся… приехал в ночное время…
– Коробочка, коллежская секретарша.
Женщины в императорской России не принимались на государственную службу и не имели чинов, их социальный статус обычно определялся по отцу или мужу. Коробочка представилась коллежской секретаршей, то есть она является вдовой коллежского секретаря, чиновника 10-го класса.
Имя Коробочки (Настасья Петровна) встречается в известной русской народной сказке «Три медведя», так там зовут мать-медведицу. Поэтому возникает ассоциативная связь между образами Коробочки и Собакевича (Михаила Семеновича), похожего «на средней величины медведя.
– Покорнейше благодарю. А имя и отчество?
– Настасья Петровна.
– Настасья Петровна? Хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, Настасья Петровна.
– А ваше имя как? – спросила помещица. – Ведь вы, я чай, заседатель?
– Нет, матушка, – отвечал Чичиков, усмехнувшись. – Чай, не заседатель, а так, ездим по своим делишкам.
– А, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.
– А вот меду и не купил бы.
– Что ж другое? Разве пеньку? Да вить и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.
– Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне?
– Ох, батюшка, осьмнадцать человек! – сказала старуха, вздохнувши. – И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них; всё такая мелюзга, а заседатель подъехал, подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати как за живого. На прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
– Разве у вас был пожар, матушка?
– Бог приберег от такой беды, пожар бы еще хуже; сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось, чересчур выпил; только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь; а такой был преискусный кузнец! и теперь мне выехать не на чем, некому лошадей подковать.
– На