Записки невольника. Дневники из преисподней. Николай Леонидович Молчаненко
я возил кокс, ко мне подошёл наш парень и тихо сказал, что в мешках, мимо которых я прохожу, лежит картофельная мука. Вот почему я ощущал съедобный запах, который не мог объяснить! Хотелось попробовать, но я опасался, что мука может быть отравлена. Однако голод был сильнее страха. Я набрал немного муки в кулёк и сунул в карман, решив, что разберусь позже – в лагере всегда есть опытные люди, которые знают, что можно есть.
Позже я узнал, что эта картофельная мука использовалась для изготовления формовочных смесей на литейном производстве, и поэтому её здесь было так много.
Усталость казалась бесконечной, этот день словно не хотел заканчиваться. Когда я загружал тачку, мои мысли уносились далеко – к рельсам, которые через тысячи стыков могли привести меня обратно в Харьков, домой, к маме.
Почему нас разлучили? Горькие слёзы катились по лицу, и я не мог их остановить. Даже пустую тачку стало тяжело везти, а с полной я едва справлялся. Немец несколько раз выбегал ко мне, ругался, и в конце концов дал мне метлу и отправил в цех подметать.
Цех оказался стержневым, и работа была знакома – до оккупации я работал формовщиком на тракторном заводе. Стержни, которые я увидел, явно предназначались для отливки снарядов. Немец показал, что, когда закончу подметать, могу идти к машинам и возвращаться в лагерь.
Пока я подметал, я заметил за одним станком бумажный свёрток. Оглянулся по сторонам и вдруг увидел худого немца, который прятался за выступом стены и внимательно наблюдал за мной. Он сделал жест, показывая, что в свёртке еда и сигареты, и провёл пальцем по губам, а затем по горлу – предупредил, чтобы я молчал. Я утвердительно кивнул, и он исчез. В тёмном углу я быстро съел бутерброд и закурил сигарету. Тогда я подумал: первый немец – фашист, а этот, возможно, коммунист.
По дороге обратно в лагерь я не мог перестать думать о том, почему именно мне достался этот бутерброд. Может быть, из-за моего жалкого вида? Но ведь таких, как я, здесь много. Впервые я задумался о странных проявлениях судьбы.
Вернувшись в лагерь, мы были вымотаны до предела. Нам раздали порошок щелока для мытья, и на обед-ужин выдали баланду из гнилой брюквы и маленький кусочек хлеба – батон делили на десять человек.
Оказалось, что многие с завода пронесли картофельную муку. Мы растопили печку, и каждый замешивал тесто, лепил лепёшки и прилеплял их к горячей печи. Когда они пропекались, сами отваливались. Все свои лепёшки помечали, чтобы не перепутать. Несмотря на долгий процесс выпекания, аромат наполнил весь барак, а на вкус лепёшки казались невероятно вкусными – после долгого голода любая еда кажется чудом.
И вдруг, в разгар нашей кулинарии, открывается дверь сарая, и на пороге появляется старший надсмотрщик. Он глянул на печку и остолбенел. Несколько мгновений стоял с открытым ртом, а потом неистово закричал: «Dolmetscher!» Это слово мы уже понимали – переводчик. Встал Сигизмунд.
– Скажи