О судьбе. Марк Туллий Цицерон
не осталась бы без своего представителя». На это Котта возразил: «Если книга нашего Антиоха[33], которую он недавно прислал Бальбу, говорит правду, то у тебя нет никакого основания сожалеть об отсутствии твоего друга Пизона, потому что, по мнению Антиоха, стоики с перипатетиками[34] по существу согласны, а расходятся только в словах. Хотел бы я знать, что ты, Бальб, думаешь об этом сочинении?» «Что я думаю? – ответил тот, – я удивлен, что Антиох, человек весьма проницательного ума, не заметил большой разницы между стоиками, которые различают между нравственно достойным (honesta) и удобным (commoda) не по названию только, а по роду (non nomine, sed genere), и перипатетиками, смешивающими нравственное с удобным, так что они различаются по величине и как бы по степеням, но не по роду. А это ведь не маленькое разногласие, в словах, а весьма большое, по существу. (17) Но об этом в другой раз, а сейчас, если угодно, мы вернемся к тому, с чего мы начали обсуждение».
«И я так думаю, – сказал Котта и, взглянув на меня, добавил: – А чтобы он, пришедший позже, не остался в неведении, о чем идет речь, – скажу: о природе богов. Этот вопрос мне всегда казался и кажется чрезвычайно темным, и мне хотелось узнать от Веллея, какого мнения об этом Эпикур. Поэтому, Веллей, если тебе не трудно, повтори, с чего ты начал». «Я повторю, хотя он пришел помощником не мне, а тебе, – сказал, улыбаясь, Веллей. – Ведь вы оба учились у того же Филона ничего не знать». «Чему мы учились, – заметил я, – это пусть покажет Котта. Я же хотел бы, чтобы ты считал меня не помощником ему, а слушателем[35], и притом беспристрастным, который может свободно решать и не связан необходимостью волей-неволей присоединяться к какому-то определенному мнению».
VIII. (18) Тогда Веллей[36] очень самоуверенно, по обыкновению этих людей[37], более всего, видимо, опасаясь как бы не подумали, будто он в чем-то сомневается, и с таким видом, словно он только что покинул собрание богов и спустился из эпикуровых междумирий[38], сказал: «Выслушайте же не пустые, ложные мнения, не о платоновом боге из «Тимея»[39], мастеровом, строителе вселенной, не о вещей старухе стоиков πρόνοια[40], которую можно на латинском назвать providentia («провидение»), и не о самом мире, [будто бы] наделенном душой и чувствами, – шаровидном, пылающем, вращающемся боге[41] – диковинных вымыслах бредящих, а не здравомыслящих философов. (19) Ибо какими глазами смог увидеть ваш Платон мастерство бога в столь великом деле? Какова была подготовка к этому делу сооружения вселенной? Какими орудиями бог пользовался? Какими рычагами? Какие применял машины? Кто были богу помощниками в столь великом сооружении? Каким образом могли слушаться и повиноваться воле зодчего воздух, огонь, вода, земля? И откуда произошли те пять форм[42] (formae), из которых образовалось все остальное, которые, удачно сочетаясь, производят душу и порождают ощущения? Долго бы пришлось говорить об этих вещах, более похожих на желаемое, чем на открытое разумом. (20) Но вот что у Платона заслуживает наградного венка: он, утверждавший будто вселенная не только возникла,