Тринадцатое дитя. Эрин А. Крейг
лохмотьях, много денег не нужно.
В его голосе было столько презрения и высокомерия, что я разозлилась.
– А зачем деньги тебе? – рявкнула я, не успев хорошенько подумать. – Ты живешь во дворце, тебя кормят и одевают во все самое лучшее. У нас нет и крошечной доли того, что тебе падает с неба. Но твой отец требует от нас все больше и больше, облагает налогами, забирает последнее и ничего не дает взамен, а когда ему надо задобрить богов, он раздает гроши в виде милостыни, и мы еще должны радоваться?
У Леопольда отвисла челюсть. Он растерялся и не знал, что сказать. Ощущение было явно ему незнакомо. Молчание затягивалось, и с каждой секундой росло напряжение в толпе. Все ждали, что ответит принц. У него на щеках горели красные пятна. Наконец он запустил руку в мешочек и достал горсть монет.
– Значит, ты хочешь денег, – почти прорычал он. – Вот тебе деньги! По монетке на каждую твою веснушку!
Леопольд швырнул монеты мне в лицо. Будто бросил горящую спичку на кучу сухого хвороста. Толпа рванулась вперед. Каждый стремился поднять монеты, которые рассыпались по булыжной мостовой.
Какой-то мальчик – в два раза старше и выше на две головы – отпихнул меня, и я упала на землю. Я попыталась смягчить удар, но только разбила ладони в кровь. Кто-то наступил мне на ногу, и мне пришлось откатиться в сторону, чтобы меня не затоптали.
Гвардейцы дворцовой стражи, которые дежурили на пути следования королевского кортежа, выбежали вперед и усадили троих Марниже в карету. Кучер взмахнул кнутом, но сквозь толпу было не проехать. Одна лошадь взвилась на дыбы и пронзительно заржала, запрокинув голову.
– Уберите их с дороги! – крикнул кучер гвардейцам.
Те принялись бесцеремонно расталкивать горожан, словно это были не люди, а лишь препятствие на дороге, которое надо убрать. Я видела, как на булыжную мостовую упала старушка, вскрикнув и схватившись за бедро. Королевская карета промчалась мимо, чуть не наехав на нее. В самом деле, радость и благоденствие.
Я сидела поникшая, жалея, что не успела высказать принцу всего, что хотела. Слова жгли мне горло, желая выплеснуться наружу потоком ярости. Мне пришлось их проглотить, но они продолжали пылать у меня в животе. Я боялась, что эти невысказанные слова останутся во мне навсегда. Как гнойный нарыв, который никогда не прорвется, а значит и не заживет.
Берти чудом нашел меня в этом безумии, помог подняться на ноги и затащил в переулок.
– Ты не ушиблась?
Я чувствовала, как по ноге течет кровь, и боялась смотреть. Я знала, что порвала чулки. Мою лучшую пару. Да, они совсем старые, штопаные-перештопаные, но зато мягкие и почти не обвисают в коленях, и цвет у них очень красивый. Светло-серый, как горло голубки. Хотя, когда их носила Аннетта, они были розовыми. И все же я их любила. А теперь они разорваны в клочья.
В довершение всех бед я потеряла серебряную монету. Даже страшно представить, как разозлится мама.
– Зачем ты заставил меня идти к принцу? – крикнула я, сдерживая желание наброситься на Берти с кулаками. – Мы должны были поменяться шапками! Он не должен был