Тайные грехи кроткой голубки. Вера Анатольевна Прокопчук
вы такой, чтобы разговаривать с людьми таким тоном? – заговорила вдруг Анна неожиданно резко. Сердце колотилось у нее где-то в ушах, щеки пылали жаром, голос звенел и срывался. – Почему вы говорите об образованных женщинах с такой насмешкой? Что вообще за идея такая – насмехаться над тем, что вообще-то достойно похвалы? А, понимаю. Вы просто трус – вы боитесь, что женщина образованная вас высмеет… с малограмотными вам иметь дело проще… А сами вы, что вы-то создали, чтобы смотреть на меня свысока? Вы написали несколько гадких рассказиков, способных только испортить людям настроение… убить в них радость жизни… вы поливаете ядом и гноем все, что есть в мире доброго и чистого… Может, у вас и есть талант – только талант нужен, чтобы дарить людям радость…
– Как вы прекрасны в гневе, шер мадам, – заметил писатель, сделав изящный жест рукою, – вы, конечно, глубоко знаете жизнь. Вы выросли в розовой детской комнатке, не так ли? Вы из рук своего папеньки перешли в руки своего супруга. Ах, жалость-то какая, что ваш душевный покой нарушают рассказы, чуть более серьезные, чем рассказы детских писательниц про птичек, ромашки и мармелад… вы же именно так любите, и с хорошим концом, непременно…
И улыбнулся – ласково-снисходительно и беспощадно-проницательно.
Анна глотнула воздух, багровея, как от пощечины. И тут за ее спиной раздался, как всегда ироничный, голос мужа:
– Прошу извинить, сударь… А вот меня – судебного следователя по делам об убийствах – меня вы тоже зачислите в разряд мальчиков из розовой детской? Уж поверьте, об изнанке жизни мы, полицейские, знаем побольше писателей. И тем не менее, я, при всем моем опыте, не могу не согласиться со своей супругой. В мире и без того довольно зла, чтобы преднамеренно заражать общество бациллами уныния.
Тишина наступила тяжелая, как свинец, зловещая и предгрозовая. И в ней прозвучал полуобморочный голос Олимпиады Саввишны:
– Но мой муж стремится обличать…
– Что обличать, мадам? – Штольман улыбнулся ослепительно. – Оглянитесь вокруг. Прекрасный вечер, полный ароматов трав и цветов. Вкусный ужин, просто бесподобный, – Штольман мило поклонился хозяйке, благодарственным жестом приложив руку к груди. – Мы проживаем великолепную жизнь, как прекрасна всякая жизнь, дарованная, чтобы ее прожить. А у вашего мужа в рассказах все скучно, и люди серые, и носятся они со своей скукой и тоской неизвестно почему. А между прочим, в реальности, ваш супруг жив, здоров, сыт и процветает – но готов задушить своей тоской любого, кто не успел сбежать….
Олимпиала Саввишна застыла с приоткрытым ртом. Писатель молчал, глядя на Штольмана с убийственной иронией, с таким видом, словно прикидывал, в какой из своих рассказов вставить сей забавный персонаж.
Обернувшись к Анне, Яков Платоныч спросил негромко:
– Может, прогуляемся по саду, моя дорогая?
Анна, благодарно кивнув, просунула руку мужу под локоть, и, когда они уже отошли на приличное расстояние, пролепетала виновато:
– Сама не знаю, что не меня нашло…