Фридрих II и его интеллектуальный мир. Олег Воскобойников
славившегося своей начитанностью, любознательностью и веротерпимостью? Как они воздействовали на работу научной элиты при дворе и, следовательно, на формирование ее представлений об окружающем мире? Иными словами, нам придется размышлять над самой природой меценатства в эпоху зрелого Средневековья, причем задолго до Медичи и бургундских герцогов.
С методологической и источниковедческой точки зрения проблема может быть сформулирована иным образом. Какие именно книги читали при дворе и как их читали? Вторая часть вопроса может показаться на первый взгляд странной и требует некоторого пояснения. Моя задача состоит не только в реконструкции научной и художественной жизни при дворе Фридриха II, но и в поиске новых методов для решения подобных задач, которые могут оказаться полезными для медиевиста и, может быть, не только для него. Несмотря на известность и историографическую популярность Штауфена, избранный сюжет прекрасно подходит для решения такой двойной, методологической и собственно исследовательской задачи[6].
Средневековый текст иногда сопровождался миниатюрами, которые для читателя XIII века значили отнюдь не меньше, а иногда и больше, чем слова. Для наиболее красивых рукописей Средневековья издательская культура нашего времени обладает техникой факсимиле. Несмотря на ее дороговизну, благодаря ей мы имеем доступ к большому пласту памятников и можем сравнивать на месте рукописи, хранящиеся в библиотеках всего мира. Некоторые из интересующих меня здесь памятников были воспроизведены таким способом, иные доступны теперь на сайтах соответствующих библиотек. На возможность сравнивать чуть ли не все и вся, не выходя из дома, я не мог даже близко рассчитывать двадцать лет назад – поэтому объездил тогда пол-Европы, чтобы все увидеть своими глазами. Не жалею.
Наверное, не нужно убеждать читателя в том, что взаимоотношение текста и миниатюр в книжной культуре Средневековья лишь отдаленно напоминает современную практику книгоиздательства. Это очевидно всякому, кто когда-либо видел страницы иллюстрированных рукописей. Пример, который я использовал в самом начале, чтобы ввести читателя в курс дела, в этом смысле вполне характерен. Изображение не просто комментирует или излагает текст на своем визуальном языке. Оно формирует свой собственный «текст», оно – говорит. Затевая диалог с сопутствующим ему словом, оно формирует сознание своего зрителя. Именно такая многоплановая реконструкция сознания создателей и читателей научных иллюстрированных рукописей при штауфеновском дворе предлагается здесь.
В Южной Италии традиции научного иллюстрирования имели глубокие корни, уходившие в эпоху Великой Греции и на протяжении всего раннего Средневековья подпитывавшиеся постоянными контактами с Византией и, в меньшей степени, с мусульманским миром[7]. Мог ли обладавший тонким эстетическим чувством Фридрих II не оценить дидактическую значимость изображений в рукописи, имея доступ
На русском языке можно назвать только две книги. Это плохо переведенная и не слишком примечательная в оригинале биография Фридриха II: Глогер 2003. Намного важнее книга Эрнста Канторовича, написанная в конце 1920-х годов. К сожалению, мне недоступен ее недавний русский перевод Л.В. Ланника и И.П. Стребловой: Канторович 2022.
Cavallo 1982. P. 495–612; Canart 1978. Р. 105–162.