Пойма. Курск в преддверии нашествия. Екатерина Блынская
они с Никитой встретились. То ему не давали отпуск, то она приезжала в неподходящее время.
А у друзей и подруг они друг о друге никогда не спрашивали. Спрашивали обо всех, но никогда не спрашивали друг о друге. Причин тому было несколько. Но все они были весомы.
А вот теперь, когда мать Никиты умерла, Ника справила своё запоздалое торжество по этому поводу, Никита смог наконец стать взрослым. Он перестал быть «сыной», «малым», «родненьким» и «голубочком». Он стал Никитой Владимировичем Цукановым. В сорок лет. И пусть поздно, но его не тянуло уже за рукав материнское исступление.
А ещё у него был нелюбимый матерью брат. На самом деле, нелюбимый. Когда-то, двадцать лет назад и Алёшка, которого Ника называла Ёха, из всех своих сильных обид сильно испортил им с Никитой молодую жизнь. Можно сказать, глядя, как упивается первым чувством семнадцатилетний Никита, Ёха из ревности выбил почву ему из-под ног.
Результат оказался плачевен для всех. Рана, которая прошла тектоническим разломом по юным жизням, не могла не оставить след. Это была рваная рана, а не шрамик от аккуратного косметического инструмента. И она до сих пор кровоточила и норовила открыться.
Никита же, лёжа в своей комнатке, один, мог думать сколько угодно, что ему теперь делать и какие решения принимать. Алёшка давно жил в соседней хате с какой-то приезжей беженкой, и единственной роскошью его была немецкая машинка «Дерби» начала семидесятых годов, купленная в райцентре за семь тысяч рублей у пенсионера-пчеловода.
Жена Никиты с дочкой отдыхали в Таиланде и только через две недели должны были прилететь домой.
Только одноклассница, Анька Кошкодёрова, тоже давно живущая в столице, одинокая, стройная дама с квадратными плечами, похожая на атлетку, с гиалуроновыми щеками, архитектурированными бровями, накачанными губами, ногтями, похожими на когти, постоянно выводила его из состояния раздумий. И вот, даже Анька стала ему ещё более противна, чем жена, хоть они и позажигали несколько дней по приезде.
Теперь Никита, выходя на берег напротив своего двора, где когда-то они с Никой посадили небольшой лесок, который вырос уже почти дремучим, долго стоял и смотрел на протоку, где два лебедя медленно паслись на кувшинковой пажити.
И улыбался.
Ника, наконец, нашла череп в лесу, напротив своего дома, прямо в ложбине бывшего окопа, куда «манитушники» скидывали мусор.
– Собаки, блин! – выругалась она.
По улице прошлась соседка тётя Валька, страшнее атомной войны, со своим коротышкой-мужем Толяном.
Они пили почти без просыху. А сейчас гнали тройку гусей с Набережной. Маленькое стадо, словно переглядываясь с хозяевами, озиралось и шлёпало красными лапами по песку и гоготало.
– Ну теги, ну ма-арш домой! – скрипуче уговаривал их Толян и, поминутно харкая в лопухи, дирижировал хворостиной.
Ника поздоровалась с ними.
Как – то, несколько лет назад Ника приехала и обнаружила в доме у тётки Вальки странную возню. И народу