Царевна гибельных болот. Екатерина Ильинская
царевич, поговорить надо. Неси свою невесту.
Жрец Мары передал меня на руки охнувшему и пошатнувшемуся царевичу, – Иван-слабак! – снял с пояса баклагу, вынул пробку и отхлебнул. Затем зашептал что-то, взмахнул рукавом широкого балахона и открыл посередь сгустившегося мрака проход в царёву библиотеку, которую я сразу узнала.
– Девы вперёд, – широким жестом пригласил колдун, и Иван со мной на руках шагнул сквозь заклинание.
Я улыбнулась, чувствуя, что жрец Мары не случайно именно так построил фразу, а поиздевался над изменщиком. Может, этот колдун не такой уж и страшный.
Царевич посадил меня на скамью с расшитыми подушками, а сам отошёл подальше. Боялся, что брошусь, когда вернутся силы? Трус! Я ж не девка дворовая и не кошка дикая. Хотя каждый луч восходящего и заходящего солнца сжигал всё человеческое на костре боли и ненависти. Но я обещала колдуну, что не причиню наречённому вреда в обмен на нормальную жизнь.
Душу снова взяла в плен стылая тоска, а на языке появился гадостный привкус. Я бросила взгляд на золотые кудри царевича, рассыпавшиеся по плечам, вспомнила, как он стоял на коленях и целовал мои руки, а предательское сердце снова замерло.
Что, Василиса, ещё любишь его? Захотелось расхохотаться, и чтобы смех вороньим карканьем рассыпался под сводчатым потолком, чтобы его подхватило эхо, чтобы обрушило на Ивана, оглушило, закружило, сделало больно. Также больно, как было мне, когда с губ царевича сорвались слова:
– Проклятьем тронутую девку в жены не возьму.
Тогда-то я и прозрела. Не любил! Врал! Как горько пошутила судьба. Всем была мила княжна Василиса, кроме наречённого, который счастливую жизнь обещал, перед ликами богов клялся любить вечно, трудностей не бояться, всё вместе преодолевать. А перед проклятием кощеевым отступил.
Как он тогда сказал?
– Долг перед страной крепче долга перед одной девицей. Ты помрёшь скоро, род не продлишь, а то и вовсе пагубу на царскую семью наведёшь. Я единственный жив остался из наследников, мне ответ перед батюшкой и страной держать. Прощай, Василиса.
Княжеское воспитание во мне твердило, что он прав, да только девичья обида сильнее оказалась. Любовь, мечты, боль в ненависть переплавила. С тех пор я и себя ненавидела, и Ивана-царевича, а больше всего Кощея, который чары погибельные навёл.
Внутри снова разгорелась ненависть, замешанная на отчаянии, и это вернуло силы. Я смогла пошевелить руками, а затем и сесть ровно. Повела плечами, поймала на себе взгляд колдуна – прямой, оценивающий, злой – и также зло ему улыбнулась. Не ожидал, что так быстро чары сойдут? А вот так! Не даёт «лягушачья шкура» им долго держаться. Как перевёртышем стала, так никакая ворожба не берёт крепко.
– Очнулась, лягушечка? Тогда пора побеседовать.
Колдун кивнул на стол, стоящий посередь библиотеки, подождал, пока мы с царевичем займём места друг напротив друга, обменяемся гневными взглядами, а потом и сам сел, скрипнув стулом по каменному полу так, что зубы свело.
– Чего тут беседовать? –