Избранные сочинения в пяти томах. Том 1. Григорий Канович

      – А что мы там будем делать?

      Все мои мысли были о городе, о предстоящей поездке. Радость перла из меня, как простуда. Меня знобило от нее, и я даже закашлялся.

      Бабушка положила мне на лоб легкую и теплую, как блин, руку и сказала:

      – Ты весь горишь, негодник.

      – Это у меня от радости, – ответил я и ужаснулся.

      – От радости?

      – Ага.

      – Господи! – взмолилась бабушка. – Ты когда-нибудь слышал такое? От радости плачут, пляшут, поют, обнимаются, прыгают, с ума сходят… – И, поскольку Господь Бог и впрямь не слышал, чтобы от радости кашляли, она продолжала с еще большим жаром: – Если от радости кашляют, то самый счастливый человек в местечке – чахоточник, учитель Генех Рапопорт.

      – Реб Генех кашляет кровью, а не радостью, – возразил я и, как нарочно, снова закашлялся.

      – Простыл, стервец, – сказала бабушка. – А ну, снимай рубаху! Сейчас я тебе банки поставлю.

      Прощай, город!

      Бабушка обожала банки. Она ставила их всей улице – крещеным и некрещеным, своим и чужим, – лишь бы спина была. Держала она их в комоде, похожем одновременно на гроб и на надгробие, а ключ носила на груди, как крестик.

      – Наутро от твоей радости и следа не останется… – ехидно сказала старуха и посадила, как рассаду в грядку, первую банку. – Попытаемся пробраться… – сказала она, накрывая меня толстым байковым одеялом.

      – Куда пробраться?

      Спина моя полыхала, как костер из жухлой листвы, а тут еще одеяло накинули!

      – В тюрьму.

      – В тюрьму? – обрадовался я и чуть не вскочил вместе с прилипшими к моему телу головешками.

      – Решила перед смертью поехать… – тихо добавила старуха.

      – Перед чьей смертью? – У меня пересохло в горле. Банки отваливались от моей спины и падали на постель, как спелые антоновки.

      – Ты думаешь, твоя бабушка будет жить вечно?

      Этого еще не хватало, чтобы она жила вечно! Сколько я ее помнил, она все время умирала: каждый год, каждый день, каждый час. Но по-настоящему так и не умерла ни разу. У других бабушки даже очень часто умирали, а моя только меня обманывала. Иногда, когда бабушка стегала меня ремнем, или колотила палкой, или таскала за ухо, я только и мечтал о том, чтобы она померла: замахнется, уронит ремень и упадет на пол, и придут за ней и унесут на кладбище к одноногому могильщику, бывшему ее жениху; бывший жених выроет под сосной яму и закопает ее, как закопал мою маму.

      Бабушка сняла с моей багровой спины свои чудодейственные банки, заперла их, как денежки, в комод и сказала:

      – Лежи! Я пошла на базар.

      – Иди! Иди!

      Она пригрозила мне сморщенным указательным пальцем, похожим на ржавый гвоздь без шляпки, накинула на голову платок с обвисшей, как дедушкины усы, бахромой, взяла большую плетеную