Избранные сочинения в пяти томах. Том 2. Григорий Канович
не будет мужем Зельды?
Мир, размышлял рабби Ури под журчание молитвы, вместилище зла и пороков. И уж если Бог их не искоренил, что может сделать какой-то самозванец?
И все же любопытство и ревность снедали рабби Ури. Оказывается, можно и к Богу ревновать. Ревновать, как к женщине.
Рабби Ури не сомневался, что тот, о ком ему вчера рассказывал Ицик, шарлатан и проходимец. Чтобы догадаться о пороках отпрыска корчмаря, не надо быть ясновидцем. У прыщавого Семена все пороки видны на лице, как веснушки. Бросишь взгляд – и заковывай в кандалы, веди в острог, не ошибешься.
Рабби Ури уже жалел, что попросил Ицика свести его со странным пришельцем. Что он может от него услышать? Какое напутствие? Какой приговор?
Как бы угадав мысли учителя, Ицик наклонился над ним и прошептал:
– Странно. В синагоге его нет.
– Для посланца Бога весь мир молельня, – прошамкал рабби Ури и удивился собственному ответу. Только что он клял его, называл проходимцем и шарлатаном, и вдруг такие высокие, такие обязывающие слова, и Всевышний не замкнул ему уста, как делал всегда, когда рабби Ури испытывал его терпение глупостями или кощунством.
Он мог бы сейчас избавить Ицика от лишних хлопот, мог бы без всяких обиняков сказать, чтобы тот не приводил никого, но почему-то этого делать не стал. В конце концов пусть приходит – мало ли сумасшедших прошло через его дом. И сумасшедший может быть отрадой на старости лет, ибо, если хорошенько поразмыслить, что такое старость? Разве не тихое – без мятежей и просветов – сумасшествие? Одиночество и безумие всегда в родстве. Пусть приходит. Двери у рабби Ури открыты для всех.
– Ночью я, кажется, его видел, – снова прошептал Ицик.
А чего он, Ицик, хочет от чужака, подумал рабби Ури. Ему и посланец Бога не поможет. Не Бог стелет постель, а женщина. Кому – Голда, кому – Зельда, и ничего не поделаешь.
– Знаете, рабби, о чем я ночью подумал? – неожиданно сказал Ицик.
– Разве ты по ночам думаешь? – пробормотал рабби Ури.
– Иногда… иногда думаю.
– О чем же, сын мой, ты ночью думал? – снизошел рабби Ури.
Корчмарь Ешуа покосился на него: кто, кто, а рабби Ури должен знать, как себя вести во время молитвы, раскукарекались, как петухи, коли охота языком чесать – милости просим в корчму. Рабби Ури недолюбливал корчмаря. От него всегда несло чужим перегаром, даже от его талеса и ермолки.
– А может, он беглый солдат?
Рабби Ури молчал.
– А может, он беглый солдат? – повторил Ицик.
– Беглые солдаты по корчмам не шатаются, – сердито проворчал рабби Ури. – Молчи. Ты мешаешь реб Ешуа беседовать с Богом.
– А он с ним обо всем договорился. С завтрашнего дня водка на две копейки подорожает, – огрызнулся Ицик.
– Фармазон, – ругнулся Ешуа, иногда употреблявший диковинные ругательства.
Евреи помолились и начали не спеша расходиться. Ицик взглядом гончей собаки проводил Зельду,