Местечковый романс. Григорий Канович
Богатые тоже нуждаются в жалости и сострадании. Все люди по-разному одиноки. Муж Этель, неугомонный Арон, постоянно отсутствовал – ездил в портовые города, то в Мемель, то в Осло, то в Копенгаген, то в Марсель, то в Киль, а свёкор, набожный реб Ешуа, который был обижен на невестку за её вольнодумство и отказ посещать вместе с Рафаэлем синагогу, каждый день возвращался из неприбыльной москательно-скобяной лавки уставший и уединялся в своей комнате. По вечерам реб Кремницер менял обычные очки в роговой оправе на окуляры с увеличительными стеклами, доставал из старомодного, как и он сам, шкафа, подарочное издание Танаха в тиснённом золотом переплёте и перед тем, как отойти ко сну, переселялся до полуночи из семейного двухэтажного особняка на священные страницы Книги книг. До рассвета он как бы выходил из литовского подданства и перебирался в Иудейское царство, праотечество всех мёртвых и живых евреев.
– Сколько осталось твоему солдату служить? – поинтересовалась как-то после урока Этель.
– Чуть меньше года.
– Уже немного.
– Для кого, прошу прощения, немного, а для кого много, – не согласилась Хенка.
– Прости, что я тебя допрашиваю, но меня очень интересует, что вы будете делать, когда он вернется.
– Жить. Если Шлеймке не передумает, мы поженимся. Он будет шить, а что стану делать я, и сама не знаю. Рафаэль подрастёт, и вы сможете обходиться без меня. – Хенка вскинула голову, поправила волосы, глаза её расширились, как будто она пыталась разглядеть будущее: – Буду нянькой своего мужа, его верной служанкой, его кухаркой…
– Всю жизнь?
– Может быть, и всю. По-моему… – Хенка вдруг осеклась. – До сих пор не знаю, как я должна к вам обращаться…
– Зови меня Этель. Этя. Этка. Как тебе удобнее. Я не барыня.
– По-моему, – продолжала Хенка, – не так важно то, что человек делает и на каком языке он говорит.
– А что важно?
– Может, я сейчас глупость скажу. Но я так думаю.
– Скажи! Я тоже нередко говорю глупости. От глупости никто не застрахован.
– По-моему, самое главное, чтобы тебя любили. И чтобы ты кого-нибудь любил. На свете есть много чего – и народов, и языков, и богатства, и красот всяких, а вот любви меньше всего.
– Вот это да! – выдохнула Этель.
Она не могла взять в толк, откуда у малограмотной дочери местечкового сапожника в её двадцать лет такие мысли, такая выстраданная убеждённость? Что она видела в своей жизни? Париж, Лондон, Берлин? Что читала? Шекспира, Шиллера, Сервантеса? Кто равнодушием или злобой успел ранить её сердце? Этель слушала Хенку и проникалась к ней ещё большим уважением, сравнивала её взгляды со своими несбывшимися мечтами и надеждами.
Уже в первые дни Господнего творения на земле меньше всего было любви, а больше – вражды и ненависти, зависти и лицемерия. Любви не хватает на белом свете и доселе, недостает её и в этом тихом и с виду благополучном местечке, где Этель вроде бы катается, как сыр в масле. Побольше бы любви, обыкновенной