Куница. Жанна Никольская
гих ночных бдений за компьютером или книгами ее (наследственно склонное к близорукости) зрение, не дай Бог, ухудшится.
Он встал с постели, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы не потревожить Ольгу (свою Олюшку, Оленьку, Ольгу Витальевну), но она все же пошевелилась и приоткрыла слегка опухшие со сна веки.
–Спи, – прошептал Сергей, – Я все сделаю сам.
–И с Дениской? – пробормотала она сонным голосом, и он подтвердил, что да, конечно, сам отвезет Дениску в ясли-сад, а до этого разбудит, умоет, накормит завтраком… и сварит (так и быть) кофе для нее, своей супруги, лично, хотя ей лучше бы переходить на чай, учитывая сердце…
–Зануда, – беззлобно проворчала Ольга, поворачиваясь к нему спиной, и он не удержался от искушения погладить ее русалочьи темно-каштановые волосы, которые восходящее солнце заставило отливать медью.
…Вынашивая Дениса, она (в глазах Ручьёва) стала походить на мадонну (какими их изображали художники эпохи Возрождения), и этот период стал для него настоящим кошмаром – не оттого, что она замучила его своими капризами и причудами (как раз наоборот, ребенка она “носила” на удивление легко, лишь на четвертом месяце доктора посчитали, что существует какая-то там неясная “угроза выкидыша” и уложили на полмесяца в больницу, где кололи ей витамины и измучили постоянными “заборами” анализов).
Нет, его, Ручьёва, кошмар заключался в страхе, что она не перенесет родов. И даже не потому, что рожать ей предстояло не в какой-нибудь прославленной швейцарской клинике, а в роддоме крупного сибирского города…Страх его был совершенно иррационален и основывался на том, что так не бывает. Ну не бывает так – чтобы женщина, которую ты до безумия любишь, осталась с тобой. Да еще надолго (на всю жизнь в идеале). Значит… Значит, что-то должно случиться. Что ему еще придется заплатить за свое сбывшееся желание. А тут тебе реальная опасность – роды. И хотя Ольга храбрилась, говоря со смешками, что “кричать будет исключительно по-русски, и не произнесет ни одного французского, английского или португальского “черт” и “дерьмо” (разве что уже лет десять привычное для каждого россиянина fuck), и он улыбался в ответ, что улыбался так напряженно, что однажды она не выдержала и поставила условием пребывания с ним отъезд его из города на время своих родов. Мол, вот когда рожу (конечно же, благополучно) – тогда позвоню тебе по сотовому, и возвращайся, заваливай меня цветами, фруктами и памперсами. Но не вздумай маячить под окнами роддома во время процесса (уж не говоря о присутствии рядом!)
Конечно, из города он не уехал, но маячил не у окон роддома, а в половине квартала от него. Сидел в машине, курил одну сигарету за другой, старался что-то читать (ничего не запомнил, конечно), слушал радио (чуть его не расколотив, так, наконец, стало раздражать), наконец, поехал к Палычу, сидел у него, тупо пялясь в телевизор, несколько раз ловил на себе сочувствующие взгляды Маргариты Петровны, жены Палыча (матери двоих детей и бабушки двух внуков), потом вернулся Палыч, предложил выпить водки, он неожиданно для самого себя согласился (хотя водке всегда предпочитал виски и коньяк) и, в итоге, так “наклюкался”, что и отрубился на диване, в гостиной Палычевой квартиры.
Проснулся на рассвете (удивительно, но голова почти не болела – значит, сибирская водяра была качественной), и первой мыслью ожгло: “Как она?!”
Схватил трубу мобильного, лихорадочно набрал номер дежурного врача роддома.
–Поздравляю, папаша, у вас сын.
Сын. Даже поначалу не осознал. Ну да, сын. А она-то как? Как она?!
Кажется, не спросил – проорал. Врач (это была женщина), похоже, даже опешила. Затем довольно раздраженно ответила, что роженица в порядке, спит, когда проснется – перезвонит сама.
Тогда и накатило. Хорошо, что семья Палычева (то бишь, сам Палыч, его жена и их взрослая дочь) спала. Пулей вылетел за дверь, шел пешком неизвестно, куда, главное – нужно было растратить накопившуюся энергию, снять напряжение… На глаза то и дело наворачивались слезы, поэтому все видел расплывчато, словно через рифленое стекло. И очнулся лишь в тот момент, когда услышал трель своего мобильника.
…Она начала говорить, потом почему-то замолчала, тяжело задышала… У него, кажется, сердце остановилось. Что случилось? Что могло случиться? И с кем? С ней? Ребенком? “Лишь бы не с ней, – стучало в висках, – Только не с ней, Господи…”
–Да я реву как дура, Серж, от облегчения. Все нормально, правда, паршивая из меня “радистка Кэт”, я ругалась, как пьяный матрос, на пяти языках, кажется, даже по-немецки… – он, наконец, осознал, что она и плачет, и смеется одновременно, – Все нормально, слышишь? Дениска сейчас спит, кормежка только через четыре часа…
–Какой Дениска? – по-дурацки переспросил он, пока до него не дошло – она уже выбрала имя сыну. Их сыну.
Их общему сыну.
* * *
Она родила удивительно красивого мальчишку с удивительными глазами цвета морской волны. Иногда они казались голубыми (у нее темно-голубые глаза), а иногда зелеными (у него глаза серо-зеленые). Кое-кто из знакомых утверждал, что со временем их цвет определится, станет каким-то одним – либо голубым, либо