Триалоги: импровизации на свободные темы. Илья Кабаков
превращаясь в пыль.
Все покрыто у нас пылью, все постепенно само становится пылью.
Пыль – та же земля, но в другом своем виде, не всасывает на этот раз, но засыпает, застывает как пепел из постоянно действующей трещины, щелей, проплешин повсюду открытой земли, все уравнивая своим незаметным, ровным сеянием.
Пыль, продукция лета, в этом смысле может быть сравнима со снегом, так же постоянно, бесшумно и безнадежно покрывающая всю нашу бесконечную территорию. Так же, как и снег, пыль все погружает в сон, покрывая глубокие места, все сглаживая и выравнивая, давая всему один вид, один цвет, один единый для всего облик.
Сам воздух здесь напоен землей. Мы вздыхаем, притрагиваемся к самой земле, по видимости притрагиваясь к предметам, видим и различаем все сквозь флер, покров пыли; сами мысли и результат труда тоже различаешь и видишь сквозь пыль, они покрыты пылью.
Это все та же земля. То, что она не взяла прямо в свой низ, она нашла, достала, обняла собою, но уже в другом своем обличье…
Основная мысль работы состоит в попытке реконструкции русского культурного космоса в его пространственном измерении, с выделением внешнего пространства, пространства около дома, крыльца, двери, прихожей и комнат. Смысловая ось очевидна: от грязи к чистоте, от тьмы к свету. Психологическая ось – в попытке укрыться от враждебности чужого, пугающего мира. Этому космосу противопоставляется однородный космос чистоты европейцев. У них обостренное чувство собственного Я и способность отождествлять себя с обобщенным другим создают тип пространства, где «мое» каждого сливается в «мое» всех. В России у истока – не «мое», а «наше». Здесь говорят не «Я с тобой пойду гулять в лес», а «Мы с тобой пойдем гулять в парк». Парк в России есть всегда парк культуры – особо ухоженное место, остальное – некультура, но и не природа как автономная первозданность. Русское «наше» означает отсутствие субъекта дела и речи – «ничье», не «личное», а «казенное».
Но, дойдя до этого места, я столкнулся с особой трудностью в тематизации. Закон текстового строительства требует, чтобы было сказано нечто в этом роде: «Да, конечно, все это так, жизнь в России такова, но есть здесь некая положительная для всех нас темнота, обнаружением которой оправдается вся эта работа». Тогда как бы достигнут всегда взыскуемый катарсис, разрешение, облегчение от постоянного нагнетания страха и ужасов, фантомов из русской волшебной сказки. Но и у меня, и, по-видимому, у моих собеседников такое разрешение ищется на пути выявления культурных и культовых прототипов русской жизни, как будто ссылка на Перуна или Велеса что-то объясняет. Трансцендирование вверх по русско-мировому древу должно выявить эту положительную «с точки зрения вечности» русскую идею. Но какова она?
P. S. Если всякая культура другая строится на базовой оппозиции типа конфуцианства или легизма у китайцев, разума и чувства у французов, то в России этого нет. Грязь и чистота не есть