Подаренная жизнь.
сняли на ликвидацию стихийного бедствия, срыва платины на осушительной системе мелиоративного комплекса. Здесь я проработал почти месяц в каторжных условиях, пока не ликвидировали последствия разрушения после прорыва платины. Валили большие деревья, обрубали ветки и перетаскивали на себе стволы к платине, по временной дороге на болоте. И всё это под проливным дождём. Укрепляли канавы, забивая деревянные колья, стоя по колено в воде, металлическими кувалдами весом не менее пяти килограмм. Так натрудишься, что уже к концу дня не слушались руки, и кувалдой иногда промахивались по колья, обдавая друг друга водой с головы до ног.
Спали в близлежащей деревне, в продуваемом сарае, сделанном из досок, на ветках сосны и привезённой с ближайшей скирды соломы. Одежда сохла прямо на молодом теле до утра. Жители деревни жалели нас, но пустить к себе в дом не решались, да и войти к ним в таком виде нам не позволяла совесть. Через неделю пошли ночные заморозки, и многие ребята заболели, их увезли в железнодорожную больницу г. Гомеля, хотя кормили нас по высшему разряду. Каждый день свежее мясо, консервы по выбору, фрукты и сухофрукты. В день на человека вечером привозили бутылку красного сухого вина. Иногда местные приносили первач, жалея нас. Наконец, мы устранили последствия прорыва платины. Из института нас осталось всего четыре студента, трое из них после армии. Там прямо на платине, нам доработавшим до конца добровольцам, какой-то партийный работник из правительства вручил простенькие, но хорошие часы типа Победа. После чего нас отмыли в районной городской бане, выдали нам нашу одежду, в которой мы приехали, а нашу рабочую сожгли прямо здесь в котельной бани, и автобусом привезли прямо к институту.
Я уезжал на прорыв уже с большими волосами, хотел постричься, но не успел, нас увезли среди занятий. Там у меня отросла такая шевелюра, что я не узнал себя в зеркале, как и студенты на факультете, куда я явился после длительного отсутствия. Девчонкам, а их было большинство в нашей блатной группе, состоящей из дочек городского начальства, сюда я попал по иронии судьбы, причёска понравилась. Они даже придумали мне кличку Хиппи ПГС. Походил я с ней не долго, до первой встречи с ректором Сыцко Петром Алексеевичем в коридоре. Он был на голову выше меня, и в два раза тяжелее. Ректор остановил меня, и повёл к себе в кабинет. Там он в первый раз познакомился со мной лично. Строго спросил, кто я такой, почему слоняюсь по институте в таком виде? На это я ему ответил, что я не слоняюсь, а учусь и вид у меня нормальный, для студента прожившего почти месяц в изгнании. Тогда он сказал, что с ректором не стоит так разговаривать, спросил с какого я факультета и мою фамилию. Попросил секретаря принести мою ведомость успеваемости за прошлый год, увидев отличные отметки, ректор немного успокоился. Спросил, о каком изгнании я говорю? Я честно рассказал ему о работе на платине и показал подаренные часы. Тут ректор удивился и сказал, что ему доложили, что все вернулись две недели назад.
– Все, да, как видите не все, – ответил я.
Вдруг,