Веснадцать.

      Я делаю черный пиар ООО «Макдак»,

      рифмуя гамбургер с тамбуром, где курю.

      Не надо мне строить глазки, таксист-мудак,

      мне, в женственном теле пещерному дикарю;

      Поэту не нужен секс, как он нужен вам,

      мужчина под сороковник или полтос.

      Не практикую. Не до того. Жива.

      Не знаешь, о чем разговаривать? Досвидос.

      Ты знаешь, я хочу сочинить язык

      такой, чтобы без жестов, без глаз, без слов…

      Я даже чуть-чуть подгрызла его азы:

      Бог говорил со мной, и меня трясло.

      И только представь, я даже вела конспект

      жиллетовским лезвием, где началась ладонь.

      В общем, я хоть в Парламент смогу успеть,

      если не стану рифмующей мир балдой.

      Я бы лежала в красном полусухом,

      томно снимаясь для экстра-страниц в Maxim.

      Но я убиваю себя и тебя стихом,

      а значит, опять нет денежек на такси.

      Мне бы мог спеть хит года «Така, як тi»

      какой-нибудь романтический Вакарчук,

      но я не люблю влюбленных в меня, етить,

      и никаких цветов от них не хочу.

      Если я – безо всякого wanderlust,

      в мире акульего бизнеса ни бум-бум,

      женщине, у которой я родилась,

      Господи, слышишь…. рядом… кого-нибудь.

      Чтоб, если я допью свой кагор до дна,

      с нею осталась такая, как я – точь-в-точь.

      Чтоб никогда не скучала она одна –

      у нее самая непутевая в мире дочь.

      Хочется небо высветлить хоть на треть,

      небо ее глаз. Вымыть колокола.

      Закрой мне глаза. Я не могу смотреть

      на слезы господни

      по той стороне

      стекла.

      Я говорил: моя дорогая леди,

      тебя на этом свете мне нет родней.

      Ты говорила: Встретимся Летом… В Лете

      лежат слова, поблескивая на дне.

      Зима сменила платья, сманила счастье

      и подмешала льдинок в горячий чай.

      «Привет, любимый» стало обычным

      «Здрасти»,

      пожалованным с нищенского плеча.

      В