Клад Емельяна Пугачёва. Николай Полотнянко
ведомы все полковые хитрости.
Прапорщик внимательно оглядел солдата:
– Может, сумеем его в армию вытолкнуть. Сейчас война с турками…
– И думать об этом забудь! – перебил Державина секретарь Неклюдов. – Майора Маслова не обойти. Однако и он против суда. Надо найти у него болячку. Ужели полковой лекарь ничего не сыщет?
– Наш немец Христиан Иванович зело осторожен, – усмехнулся Державин, – но мы его обойдём. Объявим такую болезнь, что он сразу с ней согласится.
– Нет, Корсаков, – оживился Неклюдов. – С прапорщиком тебе определённо повезло. Ну-ка, объяви, Державин, свою затейку, против которой и лекарский немец не устоит.
– Дозвольте, господин полковой секретарь, взять солдата и отвести к лекарю, – сказал Державин. – А по пути я ему объясню, что следует говорить Христиану Ивановичу.
– Что ж, – согласился Неклюдов, – ступайте без промедления. Я на тебя, Державин, в этом деле крепко надеюсь.
Дом лекаря находился неподалёку от полка, но Державин после получения долго чаемого им первого офицерского чина из последних денег сразу обзавёлся экипажем, который он называл «каретишкой», и страшно гордился своим приобретением: оно позволило ему отделиться от топающей пешком солдатской черни, поэтому по любому делу, даже на полста саженей, всегда ездил на колёсах, снисходительно поглядывая на прохожих.
– Ты, кажется, Казанской губернии? – сказал Державин, усаживаясь на жёсткое сиденье рядом с опальным солдатом. – Я тоже из тех краев родом. Что же, ты, земляк, довёл себя до крайней точки?
– Виноват, господин прапорщик, кругом виноват, – пролепетал Кротков. – Попутал меня бес на картёжной игре, не смог вырваться.
Державин вздохнул. Он отлично знал силу картёжного беса, изведал на себе, испил почти до дна горькую чашу позора и самоунижения, когда несколько лет назад возвращался из отпуска и в Москве вляпался в круг нечистых на руку картёжников, где спустил данные ему матерью на покупку имения деньги. Попав в такую беду, Гаврила Романович стал с отчаянья ездить день и ночь по трактирам, пытаясь отыграться. Спознался с лихими игроками, научился заговорам, как новичков втягивать в игру, подборам и подделкам карт. Бывало, выигрывал, но, случалось, по несколько дней сидел на хлебе и воде, марал стихи и складывал их в свой сундук, который сжёг вместе с его содержимым на петербургской холерной заставе, когда, опамятовшись, кинулся из Москвы в свой полк.
– Твоя беда, Кротков, не в том, что ты играешь, а в том, что отыгрываешься, – сказал Гаврила Романович. – Мне это, братец, ведомо, но сейчас нужно думать о том, какую болячку тебе прилепить. Может, сам что придумаешь?
Кротков почувствовал в словах прапорщика соболезнование его горю и приободрился.
– Мне бы время выждать, – сказал он. – А там я опростаюсь от долгов.
– Это коим же образом? – резко повернулся к нему Державин.
– Знаю, что придёт мне невиданное богатство, поскольку матушка сказывала, что я в рубашке родился и вся она сбилась на темячко.
– Как