Реки Вавилона. Влада Ольховская
вопросов, как «Почему я?» и «За что?». Это раньше они переливались криком в его душе, теперь уже нет. Сейчас его интересуют вопросы попроще: почему я не сошел с ума от горя? Почему не умер от боли? Почему они не убили меня, когда нашли? Безумие и смерть казались такими приятными исходами, будто перед ним открылась бы залитая солнечным светом дорога домой. Он бы уже не понимал, что происходит, ему стало бы все равно. Все что угодно, лишь бы прекратились боль, страдание и унижение.
Но, видно, участь у него такая, потому что время протекало мимо него, а забвение так и не приходило. И вот он здесь, запертый в клетке агонии, чувствует, как его разрывает темнота, а спасения просто нет, этот кошмар будет длиться вечно.
Дверь открывается, впуская в его душную палату робкий свет из коридора и одинокого человека. Его глаза совсем плохи, он не может различить, кто это, видит лишь изящный силуэт на фоне белого сияния. Как ангел с небес… Ему не нужно видеть лицо, он и так знает.
Он узнаёт ее по уверенным шагам – все остальные входят в его палату нервно и стараются побыстрее уйти. Она не спешит, пересекает разделяющее их пространство, садится на стул у его постели. Он чувствует главное: ее запах. Запах одичавшего сада после летнего ливня. Свежая, приятная прохлада. Листья с застывшими на них крупными каплями. Цветы, которые после дождя пахнут так сильно, почти отчаянно. Мокрая древесная кора и сырая земля. Свобода. Она – тонкий и теплый запах из его детства, когда все было хорошо, и он еще не знал, что такое предел боли.
Она садится рядом с ним, единственная гостья, что у него бывает. Он хочет заговорить с ней, сказать хоть что-то, но не может – от его горла осталось кровавое месиво. Раздается лишь глухой хрип.
– Я знаю, что ты не спишь, – говорит она. Ее тихий мелодичный голос – первый звук в его палате за много часов ожидания. Звук и свет – это теперь она, только она, остальное – пустота. – Ничего не бойся, пока я с тобой.
Я с тобой… Он не поверил бы никому другому, но ей верит.
Мучительным усилием он поднимает левую руку, последнее, что у него осталось. Слабую руку, покрытую скользкими от крови и сукровицы лоскутами кожи. На руке три пальца: мизинец, указательный и большой. Остальные два отгнили и отвалились кусками мертвой плоти. Так он когда-то потерял правую руку и обе ноги. Он так много потерял – и так мало от него осталось.
Но она не боится. Она берет его за руку осторожно, однако осторожность эта продиктована не брезгливостью, он чувствует. Она стремится поддержать его, чтобы ему не пришлось тратить последние силы, и не хочет причинять ему боль.
Ей не все равно, даже когда перед ней живые останки. Для нее он все равно человек.
В этот миг он и понимает, что любит ее. Это как странно: раньше, в прошлой жизни, такой далекой, что верить в нее все сложнее, ему казалось, что для любви нужно много причин. Однако все они, такие важные когда-то, не имеют значения с ней. Красота? Возможно, она красива, но он никогда не видел ее, только размытый темный силуэт. Она может быть какой угодно, и это уже не важно.