Благодать.

      Что-то ползает по ней всей. Словно щекотка насекомого, сдвигающаяся в сторону, стоит только почесаться. Подумывает, что, может, у нее то же, что и у Клэктона, однако понимает, что это засохшая грязь и пот. Вонючая ты сучонка, говорит Колли. Когда последний раз мылась? Воняешь, как коровий зад, – окажись тут мама, она б тебя в реку закинула вместе со всеми твоими говешками.

      Она знает, что оно так и есть, но что ж ей с этим поделать? Клэктон с Саундпостом выпрастывались у нее на глазах из своих рубашек и мылись в речной воде, потому что они того сорта люди, какие моются. Саундпост гладкий да глянцевитый по самые жабры, покуда от брызг не взвоет, весь в мурашках. Клэктон стоит, как оборотень, наполовину то существо, каким становится во сне. Плечи косматы, как щетка, грудь мездра, кожа вся в красной сыпи. Негромко гудит, поливая себе загривок. Мокрая рука залезает в штаны, мужское достоинство моет рьяно. Ни тот ни другой вроде как не замечает, что она не моется. Уилсон не моется тоже.

      Ну и ладно, думает она. И хвала небесам еще, что одежки эти на ней висят. Спасибо, что рубаха болтается, как рыхлый мешок. Бо перемены есть в ее теле эти последние несколько месяцев, они ее и радуют, и тревожат. Набухание у ней на груди стало хуже, или лучше, это как посмотреть. Хотелось бы ей снять рубаху да разглядеть себя, но как это устроить? Вместо этого она себя ловит на том, что рука у ней то и дело забирается под рубаху, будто и не ее вовсе. Как рука бродит у ней под рубахой с утра до ночи. Странная чувствительность, похожая на боль. Уилсон заметил, ржет и говорит остальным, у Тима та же чесотка, что и у Клэктона! Как делает она вид, будто чешется, а сама-то берет в чашку ладони то место, где становится женщиной. Я становлюсь как мама, думает она.