Волчица, покорившая хаос. Ами Д. Плат
пристыдила бы меня за жалость к себе. Моё дело – встать пораньше, приготовить всем завтрак и уйти на речку стирать, чтоб не мешаться под ногами, когда папа и братья проснутся. Потом надо вернуться, приготовить еду и два раза отнести им. На самом деле папа меня любит, только виду не подаёт. А вот за братьев не ручаюсь.
Наша деревня Соти стоит на большой реке, и работы для мужчин, кроме рыбной ловли, нет. Все рисовые поля в округе принадлежат даймё, и там трудятся его крестьяне. Мы живём на отшибе и обмениваем выловленную рыбу на рис. Женщины ещё ткут и занимаются домашним хозяйством. После обеда я всегда помогаю маме, а вечером она готовит сама. За едой она не любит разговаривать, лишь поправляет меня, если спина недостаточно прямая, локти слишком торчат или пояс на кимоно смялся.
После ужина хожу в храм, отношу подношения богине Аматэрасу. Лесная тропинка петляет по невысоким холмам, и обычно на ней я встречаю Коити. Этого момента жду весь день.
Едва завидев его силуэт, хочу разрыдаться от безысходности, но сглатываю противное щиплющее чувство, и сердце наполняется приятной истомой.
– Привет, сороконожка! – кричит мне Коити и машет рукой.
Никакая я не сороконожка – Коити придумал это прозвище, потому что руки и ноги мои худые, как лапки насекомых. Сам он ничуть не упитаннее, может, даже ещё тоньше, да где нам отъесться?
– Я принёс тебе онигири.
Он протягивает мне рисовый шарик. Догадываюсь, что он прихватил лишний для меня и отец его отругает, скажет, что от Коити одни неприятности и никакого проку. Онигири я всё равно принимаю. Наверное, ему жалко девочку, которая скоро умрёт, и он не знает, как ещё проявить заботу.
Мне бы хотелось, чтобы он меня обнял и поцеловал, но я никогда не решусь сказать такое вслух. Расставаться потом будет ещё тяжелей. Не хочу, чтобы Коити плакал, когда меня не станет.
Прошло больше года с тех пор, как я видела Коити в последний раз. Долгие месяцы я гуляю по тропинке в одиночестве. В ночной глуши полоскаю руки и рот в специальном колодце, захожу в хайдэн. Два хлопка, два поклона, ещё хлопок. Молюсь о защите для себя и для Коити, где бы он сейчас ни был.
Холодный ветер тревожит кожу, я плачу и надеюсь, что великая Аматэрасу отзовётся на мои мольбы. Лес шелестит, переговаривается. Я слышу вдалеке песнь ночного дрозда и стук дятла, накидываю хаори и иду домой совсем одна.
Глава 1
Зябкий утренний воздух пробирал до костей, растрёпанные волосы облепляли лицо. В саду отцвели сливы и вишни, теперь всё заполнял приторный аромат едва распустившихся глициний, и даже запах водорослей с реки не мог затмить его сладкое облако. Крики трудяг, в том числе и отца, доносились с причала. Я сидела на крыльце и смотрела, как солнце поднималось над крышами лачуг.
С лёгким шуршанием отодвинулась в сторону входная дверь, вышла мама.
– Миюки, иди в дом, простудишься.
– Да какая уж теперь разница, матушка.
– И откуда столько смирения в такой юной особе? – послышался из глубины комнат голос деда.
Ему-то легко говорить. Проклятие передаётся в семье отца только женщинам. И мама, конечно, не знала об этом, когда её выдали замуж за папу. И, конечно, не рассчитывала, что первый ребёнок родится девочкой. Двойное невезение.
Недавно мне исполнилось восемнадцать, и проклятие вступило в силу. Про него я услышала ещё лет десять назад, поэтому и мечтать не смела о пышной свадьбе, славном муже и пятерых детишках, о которых грезили другие девушки. Семья не посмеет сосватать меня кому-то и не позволит уехать из этой забытой духами деревеньки. Я опасна для других и нуждаюсь в убежище. Моя судьба – сидеть на привязи четверть каждого лунного цикла.
Мама свыклась с обстоятельствами – трое сыновей подарили ей надежду на внуков. Мама положила в подвале несколько дорогих шёлковых подушек, которые когда-то получила в приданое, и на этом примирилась с совестью. Как будто могли они мнимым уютом скрасить моё убогое существование.
Я зашла с ветхой веранды в старый покосившийся дом, и ароматы окутали тело.
– Садись завтракать, – сказала мама.
– Что-то не хочется.
Не дожидаясь, пока мать меня остановит, я схватила со стола рисовый шарик и пиалу чая и вышла обратно.
Рассеянный белёсый утренний свет меня успокаивал. Я гадала, когда же смогу снова его увидеть. Следующее утро, и утро после него, и ещё несколько дней подряд мне придётся сидеть в погребе без окон и свежего воздуха, без еды, без разговоров хотя бы с кем-то живым.
Пиала с зелёным чаем, горьким, как моя жизнь, и горячим, как моя голова в эти суматошные дни, согревала руки. Мне так сильно хотелось, чтобы папа забежал ненадолго домой, чтобы обнял меня перед долгой разлукой, но он ни за что бы так не поступил.
Ближайшая фаза новолуния после моего восемнадцатилетия начиналась через три часа от рассвета этого дня – и как раз в это время неминуемая кара, наложенная на наш род за давние злодеяния, должна обрушиться на меня, ни