Волчица, покорившая хаос. Ами Д. Плат
не чувствовала. В полной темноте словно парила в бескрайнем ночном небе. Меня немного укачивало, как на папиной рыбацкой лодке. Когда кажется, что ветра совсем нет, сперва ты стоишь на месте, а потом ложишься на дно на спину и начинаешь гадать, на что похожи медленные облака в вышине, но через какое-то время замечаешь, как сильно тебя укачало и как тяжело встать на ноги. Даже поднявшись, даже сойдя на сушу, чувствуешь, будто волны накатывают на тебя, под солнечным сплетением крутит, а в голове – бобовое пюре.
Я плыла по бесконечности моей каморки, желудок подкручивало, в голове всё смешалось. Потрогала лоб, щёки – казалось, тело горит. Стало невыносимо жарко, будто вместо одной моей потухшей свечи зажглись сотни новых. Я скинула кимоно и нижнюю одежду. Глаза начали привыкать к темноте. Земляные стены пахли грибницей и сыростью, я провела рукой по гладкой поверхности, и меня обожгло холодом. Палец наткнулся на маленький камешек, я отковырнула его ногтем. Из выемки заструился золотистый свет, будто внутри что-то было. По коже пробежали мурашки. Мои руки и живот стали серебряными, как когда я бегала купаться в лесном озере с Коити.
Он был такой же бледный, тощий, как я, и так же не стеснялся наготы. Моя первая любовь, подобная лепесткам сакуры на весеннем ветру и мелодии кото, летящей с гор. Я глядела на Коити, и в сердце поднималась надежда, что судьбу можно переиграть. Лес принадлежал даймё, и вообще-то нам нельзя было в него заходить под страхом смерти. Но что мы теряли? Отчаянные бедняки без будущего.
Мы таскали яблоки из сада – красные, наливные, будто ненастоящие, и мягкие, перезревшие абрикосы; кормили в декоративном пруду карпов кои, когда их спины переливались в переменчивом сумрачном свете; рыбы напрыгивали друг на друга в поисках заветной крупинки корма. А потом мы с Коити уходили вглубь сада, туда, где нас точно никто не мог застукать. Скидывали одежду и ныряли в озеро. Тесин казнил бы нас за такое осквернение его владений. Но в те ночи свежая чистая вода, ощущение свободы и лёгкости ценились нами дороже собственной жизни.
Коити жил без матери. Ему не повезло родиться то ли пятым, то ли шестым сыном в семье. В начале прошлой весны отец продал его какому-то торговцу за мешочек монет. Мы даже не смогли нормально попрощаться – не при посторонних. Если бы я позволила себе его обнять, мать бы сразу подумала, что между нами что-то есть, и потом неделями ругала. Из-за проклятия для неё было страшным сном, чтобы я связалась с мужчиной. Обиднее всего, что она боялась не за меня, а за то, что кто-то посторонний нашу семью осудит или мужчина вернётся с претензиями, когда узнает, кто я. Так что я стояла на другой стороне улицы, глотая слёзы и глядя, как его увозят.
Я повернулась спиной к свету, исходившему от стены, и на тёмной утрамбованной земле увидела лицо Коити. Обычно я не разрешала себе вспоминать его; жалеть, что между нами не было большего; что не подумала сбежать с ним. Только сегодня захлестнувшее меня отчаяние напомнило о нём. Видимо, поэтому картинка была столь отчётливой. Я вглядывалась в его лицо, в приближающуюся