Сексуальная жизнь сиамских близнецов. Ирвин Уэлш
и наверняка думает: «Кто она такая? Я у себя дома! Я ей деньги плачу не для того, чтобы она меня здесь оскорбляла». Я уверена, что сейчас эта туша пошлет меня к черту, поэтому смягчаюсь:
– Это говорит о том, что вся эта так называемая еда – просто говно, блядь, а если начать перечислять ингредиенты, то это вообще пиздец: кукурузная патока, добавки, консерванты, эмульгаторы, сахар, соль. Поверь, Лина, это твой враг. – И я выбрасываю все в мусор, а Соренсон смотрит так, будто это ребенок, которого она только что родила, а я его вырвала у нее из рук. – Из-за этого говна ты ненавидишь зеркала, магазины одежды и весы. Этим говном ты гробишь свою жизнь и от него в итоге и сдохнешь!
Короче, словесно отхлестала толстую тварь по ее жировым складкам и явно задела за живое. Ее психические травмы закровоточили на моих глазах. Хуже того – она знает, что я на сто процентов права и что говорю все это для ее же блага.
– Я знаю, – начинает она слабым голосом. – Я знаю, ты все правильно говоришь…
Я поднимаю руку. Толстые должны обрести голос, но это не должен быть голос жертвы. Им нельзя давать слово, пока они не начнут говорить как взрослые.
– Не надо мне вот этих многозначительных «но», блядь. – Я презрительно качаю головой. – Я все время слышу эти многозначительные «но», из-за которых все как бы окей, все приемлемо. Послушай, сеструха: единственный веский аргумент в нашей ситуации – это твоя жопа.
– Не надо со мной так разговаривать…
– Надо, именно так я и буду с тобой разговаривать, – говорю я, уперев руки в боки и выдвинув вперед нижнюю челюсть. Потом понижаю голос. – Потому что я хочу тебе помочь. Я знаю, что ты не захочешь меня слушать, Лина, – и я прикладываю ладонь к уху, – потому что нежелание слушать – один из симптомов болезни. Ты почти физически ощущаешь, как твои уши закрываются, а в голове бубнит банальная мантра, которая забивает мои слова, пронзающие твою грудь как стрелы. Я права?
– Я… я…
– Так что, сеструха, добро пожаловать в реальный мир. Ты услышишь мои слова, и ты их усвоишь. Может, не сегодня и даже не завтра, но я пробью твою оборону, и ты будешь слушать, что я говорю. И я выдерну тебя из зоны комфорта, блядь!
Соренсон буквально вся дрожит и пятится от меня, едва глядя мне в глаза. Я кладу ей руку на плечо, и она вдруг поворачивает голову и пристально смотрит на меня, отбросив волосы от глаз. И тут я улыбаюсь ей широко и задушевно:
– А теперь покажи мне дом!
Мы выходим на задний двор. Я бы все-таки заглянула в мастерскую – она стоит напротив бассейна.
– Я там работаю, – объясняет она и добавляет: – В последнее время, правда, ничего особо не сделала.
– А можно туда заглянуть?
– Нет, там бардак, – говорит она. – Я не люблю показывать свою мастерскую.
– О-о-кей… – Я поднимаю руки, типа сдаюсь, – Но может, потом как-нибудь, когда будет удобно? – Я смотрю на мастерскую, затем опять на нее. – Потому что это важное место. Твое место как раз здесь, – говорю я ей, после чего показываю на кухню, – а не там.
Соренсон кивает.
Смеркается. Мечевидные листья большой