В ад на переплавку. Венера Петрова
отчий дом
Дома в нашем старом хуторе отцу стало ещё хуже. Он позвал нескольких своих родственников, распорядился заранее выкопать яму, заказать гроб, попросил похоронить его по-человечески. Наверное, что-то им дал, за посмертное спасибо вряд ли кто согласился.
Ведь это происходило в якутской деревне, далеко на Севере, где существуют свои традиции, в основном, табу. Хоронили вполне по-христиански, но были некоторые нюансы. Много чего было нельзя. Были неписаные правила, касающиеся всего загробного. Якуты жутко боятся покойников, всего, что связано со смертью. Всё, чего коснулась смерть, считается «грязным». После похорон до сороковины нельзя, например, рыбачить, охотиться. Если вдруг кто посмеет порыбачить, это озеро считается «грязным», осквернённым, что даже рыба дохнет. По истечении трёх лет на могилу не ходят. Возбраняется даже упоминание имени покойного. Нельзя держать на виду портрет усопшего. Хотя в то время и фотографий-то не было. Фотографироваться можно, но считалось, что это чревато. Тень – она одна, за тобой до могилы следует. Отражение тоже как бы тень. Нельзя своё отражение выставлять напоказ. Потому отца я смутно помню, а мать не могу помнить, ибо она, родив меня, умерла сразу.
Не знаю, чем умаслил, как уговорил отец тех людей действовать наперекор этим правилам, но они своё слово сдержали. Нельзя заранее готовить одежду для новорождённого, а копать заранее могилу – это уму непостижимо. Но времена были страшные. Это большая удача, что умираешь с осознанием того, что тебя похоронят, как следует. Многих умерших от голода хоронили вместе. Всё же хоронили, ибо незахороненный превращается в демона – в это они свято верили.
Недалеко от нас было захоронение одного шамана, со слов отца, нашего родственника. Люди мимо проходить боялись. И не зря. «Старец» время от времени давал о себе знать. Звук ударов в шаманский бубен слышали не только мы. Глухие удары на всю округу предвещали о скорой смерти. Потом гадай – кого именно не досчитаемся поутру.
Яма для могилы была готова. Когда роят яму на Севере, даже летом натыкаются на мёрзлый слой. Чтоб оттаяла вечная мерзлота, жгут костры. Отец пару раз сходил посмотреть на свою могилу. Мы же с братом туда каждый день бегали. Всё играли, навёрстывая то время, которое провели в страхе и ужасе в том доме. Я даже спускалась туда. Правда, вылезла с трудом. Мы понимали, что это для отца, что он умрёт, но страха почему-то не было. Наверное, за зиму устали бояться, и слишком много смертей было, что слёз не осталось.
Потом отец попросил меня съездить в деревню на санях, запряжённых лошадью, за готовым гробом. Я поехала. Загрузили гроб на сани. Обратно ехала дольше. Не то, чтоб груз был тяжёлый. Просто я много раз останавливалась, чтоб поиграть. Ложилась в гроб, стараясь, чтоб было удобно, приговаривая: «Отец вот так будет лежать или так».
К тому времени отец уже не ходил. После того, как гроб прибыл, он велел позвать тех людей, которые обещали его похоронить. Но он же ещё не умер! Но мы позвали. Те двое несколько дней пожили у нас, ухаживая за умирающим отцом.