Семиозис. Сью Берк
от родителей.
– Бамбук еще умнее… Вы будете делать то, что он захочет.
– Бамбук не так плох. Ты его даже не видел.
– Плох, плох. Заставит вас остаться.
– Он просил меня остаться. Ему нужна вода, нужны дары, нужны мы. Стекловарам бамбук очень нравился: по городу это заметно. Хуже, чем здесь, быть не может.
Он вроде бы смотрел на меня, но я не была в этом уверена.
– Помоги нам, – попросила я. – Скажи правду. Больше ничего от тебя не нужно.
– Сказать правду… – Он неуверенно кивнул. – Да… правду.
– Спасибо.
– Ваше будущее, не мое.
Вид у него был несчастный. Я поцеловала его в здоровую щеку.
Блас сказал мне, что он поправится, – что инсульт не настолько обширный. Он похлопотал над моими царапинами и притворился, что поверил, когда я сказала, что больше ничего не болит. Я старалась об этом не думать, но не могла прекратить – и думала не только о себе.
– Это неправильно, – сказал он. – Что будем делать?
– Увидишь, – ответила я.
Вот только я все еще не знала точно, что именно сделаю. Как отреагируют родители, когда Октаво заговорит? А дети? Мы, дети, уважали Октаво, а некоторым он нравился. Но родители попытаются нас прижать. Снова.
Когда я уходила из клиники, Октаво дремал. Я прошла к себе домой через крошечное скопление уродливых хижин, служивших нам домом. Растения нас подкупали, но они нас не били и на нас не нападали. Алеша ждал меня в моей комнате и ночью крепко обнимал каждый раз, когда я просыпалась, дрожа: мне снилось, что я на поле с эспарто.
Утром мы узнали, что Октаво умер. В это время с ним была Вера. Многие дети усомнились в ее словах, и, когда я шепотом рассказала им про город, про плоды, про то, что Октаво сказал и что собирался сказать, они поняли, что произошло на самом деле. Родители знали про город и инопланетян и боялись – так боялись, что готовы снова убивать. Кто станет следующим? Их надо остановить – и я могу это сделать. Я приготовилась.
Октаво хоронили тем же вечером. Мы шли со скоростью самого медлительного из родителей: они ковыляли со своими палками и костылями через поля, сверкающие светляками. Эти поля, эти жалкие пятна зелени, были их единственной надеждой и единственным достижением. Слышны были только рыдания, и я тоже плакала: по Октаво, по тому, как все плохо. На меня напали. Джулиана и Октаво убили. Если я ничего не предприму, все станет только хуже.
Октаво опустили в могилу рядом со снежными лианами, которые он ненавидел.
– Он больше других хотел Миру успеха, – сказала Вера. – Он искал съедобные растения, помог нам понять свое место в нашем новом доме и то, как жить здесь в мире. Он дарил нам взаимное доверие и поддержку, чтобы мы могли жить новой общиной и создать новое общество.
Она цитировала конституцию – слова, в которые не верила. Я приготовилась.
Она повернулась поднять лопату, лежавшую у могилы, даже не думая, что кто-то еще заговорит – и уж тем более не я.
– Октаво был лжецом, как и остальные родители, – сказала я.
Она повернулась:
– Как ты смеешь!
– Вы