Кадын. Ирина Богатырева
устояла, успела схватить ее за талию и остановиться. Она тоже перехватила меня поперек туловища, и так мы застыли, широко расставив ноги, пыхтя и пытаясь свалить друг дружку, как делают мужчины в борьбе.
Но мы не мужчины, чтобы так бороться: они крепкие, как быки, а мы были верткие, как змеи. Я вывернулась первой и кинулась снова. Она была выше и тяжелее, однако я – злее, решительнее и понимала, что защищаю, а это главное: все время помнить, ради чего дерешься. Так отец учил, еще когда ребенком была. Я крутилась вокруг нее, как белка по дереву, она же толкала и ударяла каждый раз верно, сильно и больно. Любой ее удар мог бы свалить меня, но я терпела, била, кусала, только старалась не сцепляться, чтобы она не могла перевесить.
Вдруг я ощутила, что выбила ее ногу, и она вот-вот упадет навзничь – но тут словно бы ярко вспыхнул костер, и в его свете я увидала перед собой вместо девичьего лица, вместо человечьей головы – морду горного барса. С прижатыми ушами, ощерив серебристую голову и оскалив клыки, он смотрел холодными сияющими глазами. Все во мне сжалось, а барс завизжал, и я почувствовала, что мы оба падаем на землю.
Мне показалось, что горы дрогнули. Но в тот миг я уже знала, что это и есть мое посвящение – и не отпрянула. Мы покатились вокруг костра. Барс визжал и шипел, бил меня о деревья, прижимал к земле, драл кожу, грыз плечи. Я видела, как кровью налились его глаза и как покраснели клыки, но скорее дала бы сожрать себя, чем отпустила.
Несколько раз он затихал, думая обмануть меня, но я не верила, и все начиналось сначала. Так он трепал меня, как собака суслика, и все же наконец затих. Пасть его закрылась, глаза потухли, взгляд стал спокойным и холодным, каким и должен быть взгляд царя – будь то духов царь, люда или зверья.
Я думала уже, что он молвит сейчас человеческим голосом: встань – но он молчал, только смотрел, и я откатилась в сторону и с трудом села. Тело мое было избито, я едва не теряла сознание. Но тут поняла, что рядом есть кто-то еще – за костром стоял Хозяин гор, ээ-торзы. Его желтая шкура казалась от огня красной, у него были крылья и голова хищной птицы с изогнутым клювом, но с чуткими, острыми ушами, а глаза, как и туловище о четырех лапах с хвостом, принадлежали кошке и были желты, узки и спокойны. Барс подошел ко мне, и мне удалось подняться, чтобы сделать поклон духу-хозяину, – после я упала и ничего больше не помню.
Чудилось мне, что я дома. Пахнет пряным, теплым. Сквозь прикрытые веки красно мерцает огонь. Мамушка сидит у очага и варит молочную варку. Сучья трещат, а мамушка тихо поет: чату-чату-чатути-и, стрела быстрая лети-и… И хорошо мне, спокойно, так бы и спала.
Только тут всплыло в голове, что я билась с духом и он меня терзал. Все мое тело в глубоких ранах, но я не чую боли. Сжалось тогда у меня сердце: решила я, что не пережила посвящение, канула ввысь, и это не мамушка, а моя родная мать поет, сидя в шатре на пастбище Бело-Синего, на берегу Молочной реки… Подумала так – и чуть не заплакала: как переживет отец