Одиночество бегуна на длинные дистанции (сборник). Алан Силлитоу
и то, потому что ноги вынесли меня вперед всех (срезая путь по заросшему ежевикой откосу и через лощину) и понесут дальше, потому как казалось, что они у меня из электрических проводов и по ним бежит ток, отчего я весело топаю по ложбинкам и корням. Но я не выиграю, потому как единственный способ для меня выиграть и прийти первым – это слинять от легавых, когда я возьму самый большой в своей жизни банк. Но победа значит прямо противоположное, как бы меня ни убивали и ни дурили – это прибежать прямиком в их ручки в белых перчатках, за решетку и к их осклабившимся рожам, и остаться там до конца жизни, чтобы тесать камни, но тесать их так, как мне захочется, а не так, как мне скажут. Мне в голову приходит еще одна честная мысль. Можно рвануть влево у следующей живой изгороди на краю поля и под ее прикрытием медленно уйти подальше от финишной черты. По такой местности я мог бы пробежать пяток-десяток километров, пересекая несколько проезжих дорог, так что они никогда бы не узнали, по какой из них я подался. Может, когда стемнеет, я на одной из них стал бы голосовать и подался бы на север с каким-нибудь дальнобойщиком, который бы меня не выдал. «Но нет, – сказал я себе, – я же не полный идиот, так ведь?» Я не стану линять, когда мне осталось всего полгода, к тому же мне нечего бросать и не от чего бежать. Я просто хочу врезать всем этим «правильным» и толстопузым, когда они станут сидеть, развалившись в шикарных креслах, и глядеть, как я проигрываю забег, хотя Богом клянусь, я знаю, что когда действительно его проиграю, то меня ждет жуткая кормежка и самая грязная работа на кухне, пока я отсиживаю оставшиеся до конца срока месяцы. Никто меня и в грош не будет ставить, и это награда за то, что я был честным на единственный ведомый мне манер. Ведь когда начальник сказал мне быть честным, это значило быть честным по-его, а не по-моему, и если бы я проявил ту честность, о которой он говорил, и выиграл бы для него забег, он бы устроил все так, что оставшиеся полгода я бы как сыр в масле катался. Но по моим понятиям так нельзя, и если я поступлю так же, как хочу поступить сейчас, то тогда он выместит на мне свое зло так, что мало мне не покажется. А если посмотреть на это с моей колокольни, то кто его может винить? Ведь идет война – разве я этого не говорил? – и когда я его ударю по больному месту, он обязательно устроит мне жизнь веселую за то, что я не взял кубок. А он ведь спал и видел, как на закате дня встает и хлопает меня по спине, когда я получаю кубок из рук лорда Уховёрта или еще какого-нибудь толстомордого чудика с фамилией типа этой. Так что я ударю его в самое больное место, а он сделает все, что сможет, чтобы насолить мне, око за око, но я получу больше удовольствия, потому как ударю первым и потому, что долго готовил удар. Не знаю, почему эти мысли кажутся мне лучше всех, что приходили мне в голову, но это так, и мне наплевать, почему это так. Похоже, у меня много ушло времени на то, чтобы вот так разойтись, потому что в бандитской жизни времени и покоя у меня не было, а теперь мои мысли попадают в самую точку. Одна беда – я частенько не могу остановиться, даже