Клуб любителей хоррора. Александр Матюхин
проспекте, далековато пешком. Вызвал такси.
Через дорогу от нас шумная компания бренчала на акустике и видела ночь. В ноты никто не попадал, но задор веселящихся перекинулся на меня тоже, я даже принялся подпевать: «Зайди в телефонную будку…», потом спохватился и продолжил говорить.
– Понимаешь, Шкловский, разрыв потому так и называется, что это распустившийся шов между реальностями. Туда запросто можно провалиться, если окажешься в неправильном месте в неправильное время. Никому не пожелаю, если честно. Отец рассказывал, как их бригаду несколько раз отправляли выуживать провалившихся людей из Изнанки. Профессия удильщика опасная, но оказаться неподготовленным на той стороне реальности – еще опаснее.
– То есть пацан может быть прав.
– Мы не видели никого в комнате, – повторил я, хотя, признаться, начал уже немного сомневаться. Гитарный бой стал ближе, громче, а пьяные голоса словно окутали со всех сторон. – Каждый человек оставляет следы. Пепельницу с сигаретными окурками. Тапочки. Разбросанные носки. Недочитанную книгу. А в комнате – как в вакууме. Это музей Нового года. Там будто никто никогда не жил. И Кузового там тоже не было. Если только…
Вокруг нас закружились ряженые. Оказались очень близко. Оглушили запахами улицы – мокрым снегом, влагой.
Видели ночь! Гуляли всю ночь до утра!
Меня схватили за руку, отвлекая от разговора.
Видели ночь!
Густо размалеванное серым гримом лицо оказалось очень близко. Красные губы коснулись моей щеки.
Гуляли всю ночь!
Что-то кольнуло под левой скулой. Дохнуло затхлостью, водорослями, болотной водой.
Я поднял взгляд и увидел ночь. Настоящую.
Черное беззвездное небо обрушилось на голову, и я упал на оледеневшую мостовую, закрывая руками лицо.
Где-то рядом удивленно вскрикнул Шкловский, но я не видел его.
На меня набросился ледяной ветер, перевернул и затолкал за шиворот мелкую колючую крошку из снега и льда.
Ряженые выстроились кольцом и двигались в хороводе, продолжая горланить. Только это были не люди, а куклы, марионетки, и движения у них были дерганые, неправильные, ненастоящие. Ветер заглушал их пение протяжным хищным воем. За спинами ряженых выросли темные силуэты домов с редкими точками светящихся окон, жмущихся друг к другу, как замерзающие нищие возле Московского вокзала. В небе распустился кривой шрам разошедшейся реальности – сквозь него пробивался желтый свет уличных фонарей. Густо сыпал снег. В Изнанке, как всегда, было пасмурно и ветрено.
Я попытался встать. Один из ряженых, расцепив хоровод, проворно оказался рядом и ударил меня подошвой красного сапога в грудь. Это было неожиданно, воздух вышел из легких, и я снова упал на лопатки, кашляя.
Опять вскрикнул Шкловский.
Обрывки ветра принесли рой голосов: «Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах».
Ряженые вели хоровод, задирая ноги, как в кан-кане, кривляясь, сутулясь, дергая головами. На