Барон с партийным билетом. Илья Владимирович Рясной
2
Я меряю шагами длинную узкую комнату. Нервно и размеренно, как птица секретарь, которую я как-то видел в столичном зоопарке. Состояние мое крайне нервное. Да и как ему не быть таковым? Тут уж не спокойствие, а разум бы сохранить. Кто более впечатлительный уже готовился бы к официальному визиту санитаров из скорбного дома. А у меня только пальцы подрагивают. И еще мечусь по комнате.
Свихнуться мне не грозит. Меня давно приучили воспринимать любую ситуацию, как данность, какой бы причудливой она ни была. А потом пытаться все это изменить. У нас коммунистов вообще назначение такое – менять окружающее мироустройство.
Итак, что нам дано? Я каким-то сказочным образом переместился в другой мир. Еще сказочнее то, что очутился в теле мальчишки семнадцати лет.
«Эх, где мои семнадцать лет?» – любил приговаривать я, когда утомлялся без меры в лихой рубке или быстрой скачке. И вот сбылась мечта – теперь у меня чужие семнадцать лет против моих честно прожитых тридцати девяти. Это хорошая новость. Так же как и та, что я вообще жив. Как писал великий поэт и борец с самодержавием Пушкин – «не хочу, о, други, умирать, я жить хочу, чтоб мыслить и страдать». Я и живу.
Куда делся хозяин тела – понятия не имею. Как я ощутил неким шестым чувством – отбыл он куда-то в неизвестные края без особого сожаления. Оставил мне память о своей короткой и, в целом, достаточно никчёмной жизни. И теперь эта память кусками, как штукатурка с потолка, осыпается на меня, грозя погрести под своей массой.
В общем, приехали, товарищи! Я, коммунист, член Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(Б) должен во все это поверить! Может, я умер, и все это предсмертные видения в катящейся по камням по склону горы голове, которую снесла сабля Абдрахмана? Вряд ли. Слишком уж все реалистично. Ущипнул себя за руку – больно. Значит, не чудится. Или боль тоже почудилась?
Я прошелся еще раз по комнате и присел на широкий подоконник. Надо успокоиться. Надо думать. Надо решать.
Итак, память, отзовись и подскажи, где я? Ответ получаю тут же. Как понимаю, это что-то вроде студенческого общежития. Здесь живут слушатели и студенты некоего среднего учебного заведения.
Большинство моих однокашников в этом общежитии ютятся в казарменных кубриках на двадцать-тридцать человек. У меня отдельная комната. Почему? Так положено.
Обстановка в комнате напоминает мне одиночную камеру в Петропавловской крепости, куда меня беспокойная судьба профессионального революционера занесла в 1917 году на долгий месяц, до тех пор, пока в феврале не скинули царя.
Скупо здесь, сурово. Умывальник в углу, кран ржавый, но вода из него течет чистая. Стены и потолок выкрашены в ужасный коричневый цвет. Кровать железная, с шишечками – прям богатство, такие в деревнях очень любят. И матрас ничего так, упругий, из неизвестного материала. Тумбочка. Узкий, покосившийся, шкаф. Лампа под потолком без абажура, выключатель – отлично, электричество есть, значит, в этом месте был свой план ГОЭРЛО.
В углу висит полуметровое зеркало, добрая часть внизу, наискосок, сколота. Как же я упустил