Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь. Эдвард Бульвер-Литтон
пахшего луком, сидел в свободной позе мужчина без сюртука и галстука, безусловно красивый, коротко остриженный и бритый, как и полагается актеру, у которого под рукой сколько угодно париков и бород всех цветов и фасонов. Он был не один: напротив сидела женщина, должно быть, немного моложе его, несколько увядшая, но все же миловидная, с густыми белокурыми кудрявыми волосами и выразительным лицом актрисы.
– Мистер Комптон, я полагаю? – спросил Кенелм с торжественным поклоном.
– Да, я. Комптон. Вас прислали из театра? Или вам самому что-нибудь от меня нужно?
– Мне? Ничего, – ответил Кенелм.
Затем, придав своему от природы несколько мрачному голосу зловещий и трагический оттенок, добавил:
– Вот это вам все объяснит.
Он подал Комптону письмо, и, протянув руки в позе Тальма[50], когда тот играл Юлия Цезаря, прибавил:
– Qu'en dis tu Brute?[51]
От мрачной ли наружности и зловещих слов посланца, его зловещих слов, или при виде почерка на адресе послания физиономия Комптона вдруг вытянулась, и рука его повисла неподвижно, будто бы не смея распечатать письмо.
– Не обращай внимания на меня, дружок, – тоном язвительной любезности сказала дама с белокурыми локонами. – Не стесняйся, читай свое billet-doux[52], не заставляй ждать молодого человека, мой ангел!
– Какой вздор, Матильда, какой вздор! Billet-doux – в самом деле! Это скорее счет от портного Дьюка. Извини меня, я выйду на минутку, дорогая. Пожалуйте за мною, сэр!
Встав из-за стола и не надев сюртука, Комптон вышел из комнаты, закрыл за собой дверь, сделал Кенелму знак следовать за ним в небольшую комнатку через переднюю, и там при свете висячей газовой лампы торопливо пробежал письмо, которое, хотя и казалось очень кратким, заставило его издать ряд восклицаний.
– Боже мой!.. Какая нелепость!.. Что теперь делать?..
Потом, сунув письмо в карман брюк, он устремил на Кенелма блестящие черные глаза, но скоро был вынужден их потупить под твердым взглядом нашего мрачного искателя приключений.
– Вы пользуетесь доверием автора этого письма? – несколько растерянно спросил Комптон.
– Я не поверенный его, – ответил Кенелм, – но в настоящее время покровитель.
– Покровитель?
– Да.
Комптон пристально взглянул на нежданного гостя. Разглядев гладиаторскую фигуру смуглого незнакомца, он побледнел и невольно отступил к звонку.
После краткого молчания беседа продолжилась:
– Автор письма просит меня зайти к нему. Если я зайду, могу ли я рассчитывать, что свидание произойдет с глазу на глаз?
– За себя я уверен, – с условием, что не будет сделано попытки увести из дома автора письма.
– Конечно, конечно, как раз наоборот! – с непритворным воодушевлением воскликнул мистер Комптон. – Передайте, что я приду через полчаса.
– Я исполню ваше поручение, – с вежливым поклоном
Тальма Франсуа-Жозеф (1763–1826) – французский трагический актер, стремившийся преодолеть холодно-условную классическую традицию исполнения трагедийных ролей, добиваясь выразительно-эмоциональной мимики, интонаций, жестов. Добиваясь сценического реализма, отказался от придворных костюмов XVIII в. в ролях античных героев. В годы революции выступал в пьесах революционного содержания. Кенелм, зная о Тальма только из книг, мог спутать свидетельства о нем. Дело в том, что в пьесах, где Тальма играл Юлия Цезаря, нет сцены и реплики, подобных описанным в романе. Но на современников Тальма большое впечатление производило исполнение им роли одного из героев древнего Рима, Манлия, в трагедии французского драматурга Антуана Лафосса (1653–1708) «Манлий Капитолийский», которая именно благодаря таланту Тальма держалась на сцене. Узнав о предательстве, совершенном его лучшим другом Сервилием, Манлий, встретясь с ним, протягивает Сервилию изобличающее его письмо, произнося: «Что ты скажешь на это?» Описание этой сцены, потрясавшей зрителей, Кенелм мог прочесть в книге французской писательницы Жермены де Сталь (1766–1817) «О Германии».
Что ты на это скажешь, Брут? (фр.).
Любовную записку (фр.).