Грешница. Тесс Герритсен
видела.
– Мы ничего не нашли. Искали с полудня. Это так долго и утомительно – прочесывать каждый шкаф, каждый ящик. А ведь еще есть поле и сады на заднем дворе – кто знает, что там, под снегом? Она вполне могла завернуть младенца в тряпку и просто выбросить в мусор. Могла передать его кому-то за воротами. Мы можем целыми днями искать то, чего, возможно, и нет.
– А что говорит по этому поводу аббатиса?
– Я не сказала ей, что мы ищем.
– Почему?
– Не хочу, чтобы она знала.
– Но она могла бы помочь.
– Или сделать так, чтобы мы уж точно ничего не нашли. Думаешь, епархия захочет новых скандалов? Думаешь, им хочется, чтобы весь мир узнал о том, что кто-то из этой обители убил собственного ребенка?
– Мы не знаем, что ребенок мертв. Нам известно лишь то, что он пропал.
– Ты абсолютно уверена в результатах вскрытия?
– Да. Камилла была на последнем сроке беременности. А в непорочное зачатие я не верю. – Маура присела на кровать рядом с Риццоли. – Отец ребенка может быть причастен к нападению. Мы должны найти его.
– Да, я как раз размышляла над этим словом. Отец. Святой отец.
– Отец Брофи?
– Красавец-мужчина. Вы его видели?
Маура вспомнила ярко-голубые глаза, взгляд которых был устремлен на нее, пока она колдовала над телом бедняги-оператора. Вспомнила статную фигуру в черном, решительно выступившую из ворот монастыря навстречу оголтелой толпе репортеров.
– У него был постоянный доступ в монастырь, – продолжала Риццоли. – Он служил мессу. Исповедовал. А разве есть что-то более интимное, нежели признание в своих грехах в тесной исповедальне?
– Вы хотите сказать, что секс был с обоюдного согласия?
– Я просто говорю, что он внешне привлекателен.
– Нельзя утверждать, что ребенок был зачат в аббатстве. Разве Камилла не ездила навещать родных в марте?
– Ездила. Когда умерла ее бабушка.
– По времени все сходится. Если она забеременела в марте, сейчас она как раз была на девятом месяце. Зачатие могло произойти во время того визита домой.
– Но могло случиться и здесь. В этих стенах. – Риццоли скептически хмыкнула. – Вот тебе и обет целомудрия.
Они какое-то время молчали, глядя на распятие у изножья кровати. «Какие же мы, люди, грешники, – думала Маура. – Если Бог есть, почему Он так высоко задирает планку? Почему требует от нас невозможного?»
– Когда-то я хотела быть монахиней, – произнесла Маура, первой нарушив молчание.
– Я думала, вы не верите в Бога.
– Мне тогда было девять лет. И я узнала, что меня удочерили. Кузен проболтался. Это было одно из самых ужасных открытий, зато оно многое объясняло. Например, почему я совсем не похожа на родителей. Почему у меня нет ни одной детской фотографии. Все выходные я проревела в своей комнате. – Она покачала головой. – Бедные мои родители! Они не знали, что делать, и решили сводить меня в кино, чтобы поднять настроение. Мы смотрели «Звуки музыки»,