Любимая ведьма. Антон Медведев
дать себе время. Положив папку в шкаф, устало вздохнул – пусть отлежится. Затем сел за стол, думая о том, что уже через две недели надо сдавать эскизы к работе этого дрянного писателя, и что зря он взялся за это дело, потому как не нравилась ему эта писанина – а как иллюстрировать то, к чему не лежит душа? Хмуро взглянув на распечатанный экземпляр рукописи, подтянул ее к себе, открыл на заложенной странице и с безмолвным воплем отчаянья начал вчитываться в глупые бездарные строки.
Ближе к обеду он совершенно очумел от этой писанины, отложил рукопись в сторону, затем невольно усмехнулся. Если б читатели могли добраться до этого типа, прячущегося за звучным псевдонимом, то непременно бы его удавили. По крайней мере, у него руки чесались неимоверно.
После полудня небо совершенно очистилось, мягкие теплые лучи скользнули по земле, по крыше соседнего дома, крытого новой лоснящейся черепицей, затем вползли в его комнату. И сразу стали заметны и старые рваные обои, и покосившаяся люстра с единственным уцелевшим плафоном. На шкафу, вероятно, лежал нетронутый слой пыли – проследив за самым нахальным лучом, Сергей покачал головой, затем задумчиво пожевал кончик карандаша и снова склонился над эскизом к проклятой рукописи. Он прорабатывал детали, стараясь выехать если не на чувстве, то на технике, уже понимая, что ничего гениального из этого не выйдет, что сейчас он больше похож на ремесленника, из рук которого выходят пусть грубоватые, но надежные изделия. И невольно стыдился того, что делает, чувствовал неприязнь к маленьким мелким буковкам, что непременно появятся в книге – «художник такой-то». Мелкие буковки, маленькие, и не заметит их никто и никогда – а все равно стыдно.
Наконец ему это совершенно опротивело, Сергей откинулся на спинку кресла и долго смотрел в окно, думая о том, что глаза у неё все-таки необыкновенные. И что он не успокоится, пока не увидит их снова.
* * *
Ей было грустно – так грустно, как не было уже очень давно. Стрелка настенных часов перевалила заполночь, на столе мерцал теплый огонек свечи. Так тихо. И так одиноко…
Сколько лет она уже одна? Пять, даже шесть. Это слишком много. Человек не должен жить один.
Все это так. Но что будет, если Он снова найдет ее? А ведь Он обязательно найдет, это лишь вопрос времени. Что будет тогда? Снова бежать, снова начинать всё сначала? Как она устала от этого…
Татьяна задумчиво смотрела на огонек свечи, в глазах ее блестели слезы. Как она устала…
Он понравился ей, тот молодой человек, что подвозил ее до города. Спокойный, симпатичный. Талантливый. Она не видела его работ, но знала – они не могут быть плохими. Если бы не эта проклятая безделушка, – Татьяна с неприязнью взглянула на узкое обручальное кольцо, – он бы вел себя совсем по-другому. Увы, она не могла его снять. Вернее, могла, но не хотела. Уж лучше быть одной, чем видеть смерть того, кто тебе дорог. Для того и носила это колечко, чтобы хоть как-то отпугивать навязчивых кавалеров.
Она не знала, как поступить. Да, одной плохо. Очень плохо. Слишком