Я иду к тебе, сынок!. Александр Никонов
процентов на десять больше прежнего, так что маракуй сама.
– А проценты?
– Да брось ты, – отмахнулся Гоша, расплескав при этом пиво на своё поношенное пальто. – Нужны мне твои проценты! Это я так, просто у коммерсантов есть такое правило: бесплатной бывает только манна небесная, а каждый труд должен оплачиваться.
– И ты изменишь своёму правилу? – удивилась Маша.
– Ни в коем разе, – запротестовал с улыбкой Гоша, – хоть тысячу рублей, а всё равно с тебя сдеру! Да, слушай-ка, мать, а стоит ли тебе к Сашке ехать, ведь только деньги прокатаешь? Я сам два года отбухал в ракетных войсках, знаю, что ты там ничего не добьёшься.
Маша задумалась, потом покрутила головой:
– Не знаю, может, и так. Но ты бабьего сердца не поймешь, Гоша. Какая-то труба зовёт его в поход, вот кажется мне, что я нужна Сашке, что без меня он сотворит какую-нибудь глупость и пропадёт ни за понюшку. И не отговаривай, меня уже не остановить.
– Да, дело шваховое, – отозвался Гоша. – Послушай, может, тебе сначала в военкомат сходить, узнать, как и что, или в часть его позвонить. Ну, чтобы не ехать впустую. Хотя…
Когда они вышли на улицу, Гоша пообещал как можно скореё принести деньги и растворился в своёй стихии.
6
Обшарпанное, голубовато-поносного цвета здание военкомата издали казалось пустым, но когда Маша подошла к входной двери, она услышала внутри тревожно-истеричное гудение, словно в огромном улье кто-то потревожил пчёл.
В приемной комиссара в один нервный комок спрессовалось человек пятьдесят мужчин и женщин. В первые минуты этот шум и гам напомнил Маше какофонию настраивающегося симфонического оркестра, но постепенно её слух начал выделять отдельные реплики и голоса:
– Они, видите ли, ничего не знают, ничего не ведают, паразиты! Ни телефонов частей, ни куда пихают наших детей без спросу родителев! Когда забирали в армию, разрешения не спрашивали! – возмущался женский фальцет.
– Своих чадушек, небось, от армии отмазали, откупили, а с нас чего, с быдла, взять – мы любое измывательство стерпим! – кричала женщина в белом полушалке.
– Немедленно требуем комиссара! Пусть разъяснит… Чо? А мне наплевать, девушка, что у него гланды болят! У нас души, сердца разрываются за наших детей, а у него, видите ли, горлышко заболело! А я и не грублю, я требую, я имею на это право! Я – мать!
– Вот она, дерьмократия, – слышался в стороне старческий бас, – что хотят, то и воротят. Я помню, в войну мы сами на фронт рвались, знали, за что и с кем воевать. А тут свои своим глотки готовы порвать. За что? Чего в мире не живётся? Мат-ть иху…
– Ой, сыночек миленький, запсотили тебя эти ироды в Чечню! За что, люди, за что мне такое наказание, ведь он у меня единственный!
Маша поняла, что здесь ей ничего не добиться, и уже хотела развернуться и уйти, когда позади её скрипнула дверь, и в неё ввалился высокий, статный красавец с чёрными усами в камуфляжной форме. Со сбитым