Я иду к тебе, сынок!. Александр Никонов
станции:
– Машенька, за квартиру не беспокойся! Буду убирать, поливать цветы, закрывать на два замка! Обязательно напиши или позвони! Сашку поцелуй от меня!
Сцепки тихонько лязгнули, и перрон вместе с людьми покатил назад, а Галка бежала рядом и все прыгала, дергая руками за мочки ушей, показывая на карманы, прижимая кулачки в зеленых варежках к груди и посылая воздушные поцелуи. Маша махала ей рукой, пока её фигура не растаяла в темноте. Вскоре потух и вокзал, и сам город, а Маша все сидела у окна, подперев ладонью подбородок и уставившись заплаканными глазами в темноту.
Она вспоминала этих милых и дорогих её сердцу людей, которые расцветили её жизнь, и не знала, что Гошка, этот рыжий, лохматый бомж, так и не продал её «япончика», а дал ей под него свои деньги, потому что не любил не сдерживать слова; она не знала, что на работе ей не выдали ни получки, ни отпускных, потому что в кассе осталось всего две тысячи остатка, и Гриша принес ей то, что собрали её коллеги по работе; она ещё не знала, что в правый карман её пальто Галка потихоньку положила свои любимые золотые сережки с бирюзой; она не знала, что букет хризантем, который лежал перед ней на столике, Лёшка насобирал у всех торговок и бросил им все деньги, которые у него были с собой, потому что боялся опоздать проводить Машу. Она не знала многого, эта ещё молодая мать солдата, потому что все испытания были у неё впереди.
Часть вторая
1
Москва! Ах, как ласкает этот звук слух провинциала, который влюбляется в неё без памяти по буклетам, открыткам, кинофильмам и телевидению, по слухам, по Гиляровскому, по захлебывающимся рассказам знакомых, которые, побродив по Красной Площади, по ГУМу, по ВДНХ, по Тверскому бульвару, по рощам и паркам Сокольников, утверждали, что красивеё города на земле нет. Ах, какие там метро, дворцы, архитектурные ансамбли, храмы, концертные залы, улицы, площади! Ах, ах! И вокзалы. О них упоминалось, как о большом фасаде, надвигающемся на тебя во время прибытия в первопрестольную. О них почти ничего не рассказывали, человек вроде бы здесь был и вроде бы не был. Так, пробежал от поезда до метро. Но это для провинциалов. А для коренных москвичей вокзалы – это целый мир. О них можно писать поэмы, романы, эпопеи, саги, и всё равно ничего не расскажешь.
На Казанском, покрытом огромным, гулким металлическим сводом, где на следующий день оказалась Маша Святкина, кишел человеческий муравейник. По перронам туда и обратно бегали цепочки людей: с рюкзаками, с тележками, с цветами, с чемоданами, с узлами, с мешками. И в этом скопище невозможно было отличить, кто из них провожающие, кто отъезжающие, гости или хозяева, челноки или воры. И всех здесь встречали извозчики с тележками, пирожницы, мороженщицы, цыгане, бродяги, попрошайки, милиционеры. Повсюду стояли киоски с орущими динамиками, штабеля ящиков с пивом, лимонадом, коками и пепсями, и тепло и толсто одетые тетки зазывали покупателя к своёму товару. Рядом со всем этим добром высились горы и кучки мусора, и хотя дворники