Империя проклятых. Джей Кристофф
сторону, и я почувствовал, как из легких снова выбило весь воздух, когда наконец узнал ее. До конца поверить своим глазам я не мог и подумал, не сошел ли я с ума. Но это был она, сидела рядом – огромная, как жизнь, и такая же кровавая.
Призрак.
Иллюзия. Чудо.
А потом я услышал шепот клинка на ветру. Из-за мертвых деревьев вылетела фигура с поднятым кровавым мечом в руках, и за спиной у нее веером развевались длинные черные волосы.
– Нет, Селин, не надо!
Моя сестра беззвучно опустилась на снег, направив лезвие в сторону львицы. Но та прыгнула в сторону, быстрая, как серебро, красная, как ржавчина, уклоняясь от удара с яростным рычанием. Прижав уши к черепу, львица обнажила длинные, точно ножи, клыки и оглушающе ВЗРЕВЕЛА, глядя на мою сестру. Лаклан внезапно пронесся мимо меня размытым пятном.
– Холоднокровка! – прошипел он, вытаскивая сребростальное оружие, и его широко распахнутые глаза замерли на Селин, а я затаил дыхание…
– ОСТАНОВИТЕСЬ!
Крик Диор принес внезапную тишину на берег реки, львица, вампирша и угодник-среброносец застыли. Спасенные дети смотрели на них с молчаливым страхом, а я положил руку на плечо Лаклана и предупреждающе покачал головой, когда Диор шагнула вперед. Девушка бросила суровый взгляд на Селин, на молодого угодника-среброносца рядом со мной и подняла руки, чтобы успокоить зверя. Голос у нее был тихим от удивления, когда она произнесла имя, которое я больше никогда и не думал услышать:
– Феба?
Это, вне всякого сомнения, была она. Львица, которая путешествовала с Сиршей а Дуннсар и отрядом спасения Грааля. Феба сражалась рядом с нами в битве при Винфэле, обеспечивала нашу безопасность в Лесу Скорби, была нашим проводником темными ночами в темных местах. Но Дантон Восс убил и Фебу, и ее хозяйку в Сан-Гийоме. Он рассек грудь Фебы топором Сирши, а затем сломал ее и размазал по плитам монастыря.
Я видел это своими гребаными глазами.
– Тебя убили…
Клыки Фебы сверкали, когда она облизывала свою окровавленную морду. Она предупреждающе зарычала на Селин, но сестра не пошла дальше, остановившись с занесенным клинком и прищуренным мертвым взглядом. Лаклан стоял рядом со мной статуей из узловатых мускулов и горящих татуировок, на плече у него покоилась моя рука – единственное, что удерживало его на месте.
Сумерки были тихими, как могилы, полные угрозы.
Феба посмотрела на заходящее солнце и закрыла блестящие глаза.
А потом… она начала двигаться.
Она не кралась, не потягивалась и не ускользала, нет. Я имею в виду, что ее тело начало двигаться. Пульсировать. Извиваться. Она склонила голову, и дети у меня за спиной ахнули, когда ее лапы удлинились, бедра округлились, изогнулись, сместились, и тут же прокатилось долгое, низкое рычание. Я никогда не видел ничего подобного, но благодаря проведенным в Сан-Мишоне годам прекрасно знал, что я вижу. И я, наконец, понял, кем на самом деле была Феба.
Лаклан от изумления выругался, а изменения все продолжались. Я только и мог, что стоять