Всё хоккей. Елена Сазанович
посмотрела куда-то в сторону.
– Там, где все скоро будем. Да только ей рановато, поди…
Я не выдержал и схватил продавщицу за плечи.
– Я вас не понимаю, не понимаю, объясните же, черт побери! О чем вы! О чем говорите! – мои зубы буквально стучали от волнения.
– Да ты иди туда, к ней, можешь еще и успеешь, хотя… Хотя такие, как ты, вряд ли поспевают к таким, как Алька, – продавщица махнула рукой и, словно пытаясь перебить душившие ее слезы, заорала во весь голос. – Свежие абхазские мандарины! Свежие абхазские мандарины! Свежие…
Я бежал к алькиному дому. Я плохо соображал, что хотела мне сказать торговка. Но я хотел успеть, так и не зная куда. Ветер бился в мою грудь, пытался сорвать пальто. И в моих ушах истерично звенело: свежие абхазские мандарины… свежие абхазские мандарины… Что-то больно ударило в мою спину, я резко обернулся. Какой-то мальчишка выглядывал из-за угла и хихикал. Под моими ногами валялся на белом снегу ярко оранжевый мандарин.
– Свежие абхазские мандарины!
Я изо всех силы пнул мандарин ногой, как шайбу, и он покатился по заснеженной дорожке в неизвестном направлении. В никуда…
Дверь алькиной квартиры была распахнута. Я даже на секунду успокоился. Что я себе придумал! Но едва переступил порог, как в нос ударил неестественный сосновый запах вперемежку с хлоркой. Под ногами что-то хрустнуло. И я заметил, что наступил на еловую ветку. Они были разбросаны по всей квартире, словно в канун Нового года, когда мы познакомились с Алькой. Но это не был Новый год. Это был год уже наступивший. И он не напоминал праздник. Он принес с собой что-то пугающее, нереальное, то, что в нормальной жизни быть не может. Но почему-то иногда бывает.
– А, это ты…, – услышал я позади себя хриплый голос. И обернулся.
За круглым старомодным столом сидел парень, бомж, которого в новогоднюю ночь лихо отделала Алька, а потом приютила у себя. За что он ее обокрал.
– Уже что, все закончилось? – заплетающимся языком промычал он.
– Что все?
– А то ты не кумекаешь! Все так просто! Закопали. Постояли, пару слов слезливых брякнули и разбежались. Я лично ушел первым. Чего стоять? И к чему? Нет хорошего человека. И к чему слезливые словечки. Она их все одно уж не услышит. Вот так-то. А я лучше здесь ее помяну. Добрую душу. Так честнее. Водку я у нее спер, так вот вернуть пришел, а пить не с кем. И ту брошь притащил, – он разжал ладонь, на его огрубевшей красной ладони блеснула металлическая бабочка. – Ее брошка, а носить некому. Вот так, парень.
Я осторожно присел на самый краюшек стула, словно боялся, что стул подо мной рухнет. И, сняв кепку, стал безжалостно мять ее в руках.
Парень проворно налил мне полный стакан водки. Стакан был весь запыленный и водка вы нем казалась мутной, словно забродивший уксус.
– Ну что, помянем девчонку? Вроде близкие вы были с ней. Или ошибаюсь?
– Ошибаешься, – резко ответил я. И поднялся со стула. Тот покачнулся, но удержался на месте. – Я ее, конечно, знал, так же как и ты, но чтобы…
– Ну, понятно. От живых отказаться трудно. Они и в суд