Всё хоккей. Елена Сазанович
альянс. Я, по-моему, ее видел тогда в последний раз… Живой. Как теперь помню. Хотя, сколько уже лет прошло? Такой же зимний вечер. Снежинки кружат в воздухе. Но у мамы твоей почему-то расстегнута шуба. Словно ее все время бросало в жар. Помню ее черное закрытое строгое платье. Такое простенькое, хотя она любила дорого одеваться. В этом же платье ее и похоронили, как она велела.
«Платье от Шанель, – усмехнулся я про себя. – Или все-таки нет? Или мама мне солгала? И в который раз?…»
– Так что… – Санька вздохнул и выдержал положенную паузу. – Видишь, как получается. Она была готова помочь первой встречной продавщице. А к ней на похороны никто не пошел.
– Ты меня обвиняешь, Санька?
– Я? – он посмотрел на меня с искренним удивлением. – Только не тебя. Кого угодно, только не тебя. Я отлично понимаю твою мать. Она была помешана на тебе. И я искренне верю, что меньше всего в жизни она хотела, чтобы ты рыдал на ее похоронах, а потом с горя напился.
Мне уже казалось обратное. Моя мама хотела именно этого. Того, что запрещала мне делать всю жизнь. И раз в жизни я мог себе это позволить. Но опоздал. И не знал, жалею ли об этом опоздании.
– Спасибо, Санька, за то, что ты для меня сделал, – я крепко пожал его руку. И задержал в своей. Так мы некоторое время стояли у могилы моей матери, словно вторично провожали ее в последний путь.
– Все нормально, Виталик. Все нормально. Ты бы сделал то же самое для меня.
Я этого не знал. И этого не мог знать Санька, потому, наверное, при этих словах его голос слегка дрогнул.
– Знаешь, Талик, я благодарен своей судьбе, что хоть в конце жизни, хоть немного узнал твою мать. Ну какой она была… По-настоящему…
Я даже в конце жизни так и не узнал свою мать. И лишь сегодня, на свежей могиле, покрытой редкими венками, нашел силы понять, что все мои проблемы она брала на себя. И похороны, и свадьбы, и ненависть, и любовь, и ошибки, и слезы, и даже алкоголь. И конечно, вину.
Она неистово, судорожно, порой бесцеремонно ограждала меня от жизни. И от себя самого. Пожалуй, и мою жизнь она целиком взяла на себя. Оставив мне лишь ее модель, которую она когда-то придумала. И мне теперь придется строить свою жизнь заново. Но вряд ли у меня хорошо получится. Потому что строить жизнь меня так никто и не научил. Я умел лишь разрушать. Но сейчас ответственность за разрушение придется нести только мне. Мой бесценный, мой незаменимый адвокат умер. Прости меня, мама… Комок слез подкатил к горлу. Но я так и не заплакал. Даже на могиле матери. Меня плакать тоже не научили.
Шмырев вытер слезы рукавом. И мы так же медленно, так же молча, стали отдалятся от могилы по заснеженной тропинке. Уже в ночь.
Звезды ярко светили, но меня не покидало странное ощущение, что моей звезды там уже не было. Она в какой-то момент погибла. В какой? Что она здесь, на земле, у меня в квартире, рядом с кубками и медалями, рядом с гламурными журналами и рекламами, проданная за гроши, совсем мертвая, словно засохшая бабочка в гербарии, сияет на моем столе. А где-то высоко в небе летает мой голубь, которого я кормил в детстве, улыбается