Чёртов психоаналитик. Кристина Кутузова
ной идеей. Проклинал себя за то, что предпочел любящей жене молодую эгоистичную любовницу. Что не переписал дом на сына и не побывал на выпускном дочери.
У него было много тайн, но все они оказались карточным веером выигрышной комбинации в руках человека, который возвышался над ним зловещей тенью. Лицо его было истинно дьявольским, и каждое его движение отдавало грацией и благоговейным ужасом.
«Кто ты,» – спросил он, увидев его угрожающий силуэт у окна всего полчаса назад. И, разглядев тогда лицо, он бы понял, что это его погибель, и бросился бы вон из этого офиса, этого города, возможно даже страны. Но он не увидел ничего, кроме чернеющей фигуры на фоне пустой улицы за стеклом. И в ответ на его жалкий вопрос раздалось вкрадчивое: «Павел Сергеевич Волков, психоаналитик». И такое представление вызвало больше страха, чем если бы он услышал, что перед ним сама смерть.
«Психоаналитик», казалось, не делал ровным счетом ничего. Просто стоял и глядел на него своими чернющими глазами. И хотя никто к нему не притрагивался, не бил и не вонзал ножа в грудь, он ощущал себя как распотрошенный кусок свинины, висящий на крюке в холодильной камере мясного отдела. Несоизмеримая ни с чем боль сковала грудь, но не настолько сильная, чтобы терять рассудок. О, разум был чист настолько, что он вспомнил, как тридцать лет назад, будучи несносным ребенком, оторвал букашке все шесть лапок и оставил умирать. Вот как ощущал себя тот жук, – никчемно и жалко.
Комнату заполнил шепот, мелодичный, как колыбельная, но вместо умиротворения вызвал панику. Может, он ему чудился, – или незваный гость действительно общался со своими гребанными богами, – но шепот этот давил на барабанные перепонки, и тонкая струйка крови потекла по мочке к щеке, пока не сползла на шею под ворот мятой рубашки.
– Она говорила, кажется, что ты ничтожная пародия человека, – задумчиво прохрипел Павел Сергеевич и усмехнулся.
– Сына, – где-то в горле булькнуло, и он закашлял.
– Что?
– Она говорила, что я ничтожная пародия сына. Ребенок, которым наказывают нерадивых матерей.
Психоаналитику неоткуда было знать, что говорила ему мать, потому что умерла она давно и мучительно. Возможно, это она нашептывала ему из преисподней, как посильнее унизить сына, но тогда вся жизнь не имеет никакого значения. Если есть преисподняя и есть человек, который слышит, что там говорят, то логичность мироздания летит к чертовой матери, и после смерти никому не стать атомом в бескрайнем космосе. Всем плохим – гореть в аду, всем идеальным – скучать на небесах.
Наконец, самый очевидный вопрос пришел на ум:
– Что тебе от меня надо?
– Совсем немного. Комбинация сейфа и одно единственное имя.
Павел Сергеевич Волков не был карателем или палачом. Ему было безразлично, сколько дерьма совершил человек, попавший в его руки. Он не собирался судить или отпускать грехи. Он искал ответы, презирая всех и каждого, кого касались его вопросы.
И хотя он не любил грязи, еще больше он ненавидел свидетелей. А тихий голос где-то в темечке напоминал ему, что без грязи не обойтись. И очередная букашка, лишившись лапок, свисала со скрипучего стула, пока психоаналитик покидал офис.
Все снова стихло. Во тьме от проскользнувшего из окна света фар мелькнули два огонька-глаза и тут же потухли.
Глава 1
Versagung
«Каждый делает свой выбор. И заяц уже покинул свою нору»
Промозглый ночной ветер пробирался за воротник, вызывая неприятную дрожь. Мужчина крепче кутался в пальто одной рукой, а другой шарил по карманам в поисках ключей. Он грязно выругался себе под нос, но мгновенно опомнился и глубоко вдохнул. Вот-вот начнется дождь, а он стоит здесь, как полоумный и в двух карманах не может найти увесистую связку.
Он вдохнул еще раз, чтобы успокоить тремор в замерзших руках, и огляделся по сторонам. Взгляд зацепился за явно пьяное тело у ограждения разбитого соседкой палисадника. Грязная толстовка, скрытое капюшоном лицо и слишком тонкие ноги, – алкоголики стали ошиваться здесь слишком часто.
Мужчина поморщился, наконец нащупав ключ:
– Эй, вали отсюда к чертям собачим, – рыкнул он и скрылся за дверью подъезда, не заметив, как человек повернулся в его сторону.
Свет зажегся с тихим треском, – так по старым проводам бежал ток. Павел повесил пальто на деревянные плечики и, заглянув в зеркало, нервно пригладил выбившуюся прядь. Черные волосы, словно назло, вновь упали на лоб, и он, сдавшись, прошел на кухню.
Чистый виски в резном стакане, один прозрачный кубик льда. Задребезжал винтажный граммофон, – заготовленная заранее пластинка медленно закрутилась, и по комнате разлился клавишный плач Шопена. Если бы мог, он таскал бы патефон на каждое дело, и под ноктюрн номер один, возможно, все давалось бы ему с еще большим наслаждением. Может, завести кассетный проигрыватель?
Тихо усмехнувшись собственным мыслям, Павел сделал глоток