Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви. Александр Юк
Трудно было в этом открытом и приветливом парнишке угадать того хмурого, обращенного внутрь себя буку, что огрызался на каждое оброненное ею слово. Он вновь был самим собой. Но что-то едва уловимое добавилось в его облике, чего Маша никогда прежде не замечала: его внимание было обращено к ней. А может быть, ей это только померещилось?
Маша мельком глянула в зеркало. Если он ее и вправду нарисует, то только не такой, какая она сейчас. Температурное пылающее лицо. Нездоровый румянец поверх смуглых заострившихся скул. Полураспустившаяся, свалявшаяся от долгого лежания коса с выбившимися прядями. Разве что глаза стали еще больше на как-то сразу осунувшемся лице и сверкали из-под густого черного навеса ресниц. Но это мало утешало. Ей было неприятно, что Женя видит ее такой. Но и выставить его она тоже не могла. А если сейчас придут остальные…
Она решительно плюхнулась на пуфик у зеркала и нервно, порывисто стала расплетать косу. Женька, который перед этим, наверняка подвирая для красочности, рассказывал последние школьные сплетни, сначала затормозил, а потом и вовсе замолчал.
Волосы спадали до пола. Гребень больно продирался сквозь спутанные пряди. Маша морщилась и еще больше злилась. Вдруг она ощутила прикосновение его пальцев на своих волосах. В зеркале она видела, как он завороженно проводит ладонью по вороного отлива волне, едва касается ее спины… затем, забрав из ее рук гребень, плавными умелыми движениями расчесывает все это великолепие. Маша замерла от странного, незнакомого ощущения: его руки гладили, ласкали ее волосы, и это совсем не походило на то, как деловито когда-то мама расправлялась с той же задачей. Быстрыми и уверенными движениями он заплетал вновь косу, а Маша ощущала, как мурашки пробегают по коже и еще больше пылает и без того горящее лицо.
– У тебя руки, словно у моей мамы, но более терпеливые и… нежные. – Она с трудом произнесла последнее признание, хотя оно было полнейшей правдой. – И у тебя здорово получается.
– На сестренке натренировался. Но у Аленки, конечно, не такие шикарные. Ты сколько лет их не стригла?
– Почти шестнадцать. Мне ни разу в жизни не укорачивали волосы.
– Правда?! Классно!
– Классно? А ты походи с такими. Вон, фотография девятилетней давности. Видишь, что тогда уже творилось. Я давно порываюсь их состричь – с ними одно мучение. Но мама не разрешает.
– Ты что?! Не смей. Это ж такая роскошь.
– У тебя обязательно спрошу разрешения.
– Спроси. Но только попробуй без спроса…
Маша повернулась к Женьке и, отобрав расческу, произнесла холодно:
– Не бери на себя слишком много. Не твое, не купил.
Женька смолчал, но блаженная улыбка сползла с его лица.
Из прихожей донесся заливистый зов дверного звонка. Пришли ребята. Было удивительно, что они примчались вот так, сразу же, стоило ей заболеть. Маша закрутилась с гостями, так что даже забыла про Женьку. Когда она наконец о нем вспомнила, того уже не было.
Следующие четыре дня Маша провалялась в постели. Температура подскакивала