Укротитель баранов. Сергей Рядченко
как? А почему? А зачем?
– Ты чего, брат? «Камю» перепил? Всё путём. Заказик случился. Картины свёз туда. Живопись. Дорогая. У них там в Ганновере город внутри города. Messegelände. Ярмарка такая круглый год. Обалдеть можно. Простор и праздник. Вот уж действительно moveable![19]
Баранов хотел что-то сказать, но я перебил.
– Нет, Ярик! Это нафиг другая басня!
– Ты ж говорил, что невыездной, что подписка, что…
– О! – сказал я. – Видишь? Давай не сегодня! Про невыездных, про невывозимое, про паспорта одни, другие, разные, про таможню туда-сюда, про Messegelände и про цены на живопись, и про Дороти, ах, Дороти, и про зáмок их с братцем Зигфридом и фрау его Габриэль там в предместье, про батистовую блузку белоснежную с ароматом «Poison» в вечеру при свечах в гулком зале меж тевтонских доспехов… Айван, Дороти, Зиги, Габи… и про агента спецслужбы, дивного идиота… Давай в другой раз! А? Я к тебе на Алтай приеду и засядем. Давай? А то вот сейчас начну, и, гадом буду, достигнем точки не раньше, чем на Крещение.[20] Так что, брат, изыйди искус горделивый! А нам с тобой, брат, прямиком к истине! Давай! – и я схватил крепко Баранова крепкого за руку и крепко пожал ему её; и рисковал, думаю, в тот миг не меньше, чем он с питомцами на арене; видели б вы его физиономию! – Так что тпррррррр-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у, брат! Ворочáемся к нашим баронам!
Скаламбурил нежданно, и остался премного доволен собой. И мелькнуло у меня, что барон Баранов потешно было б.
А мой друг отнял наконец руку и кивнул, выражая таким образом, пускай и с неохотой, однако ж полную поддержку моим доводам.
– Боденвердер, чтоб ты понимал, это остров. Был им когда-то. На реке Везер. Река и поныне, слава Богу, всё там же. Несёт, как говорится, свои, какие есть, воды куда следует. А следует ей на север в родное Балтийское.
Тишина.
– А ты, Ярослав Акинфиевич, всё это, наверное, знаешь, да? Зря я тут распаляюсь?
Баранов, друг мой, воздержался от ответа и даже глаза отвёл. Вот уж не поверил бы, что и с ним бывает. И меня вдруг разобрало к нему сострадание. Сколько б я ни трудился над своим здоровым цинизмом, а ситуация раз за разом проводит меня на мякине – мне в укор и курам на смех. Тебе зачтётся, говорит мне Дар Событий, зачтётся, Ваня, не сумлевайся. Не знаю.
– А давай, Ярик, присядем.
Мы сели в кресла у квадратного столика под торшером. Папку «Бёрберри» с главным содержимым, как и прочее из архива, я оставил на столе рядом с «мерседесом», а сюда захватил только одно фото. Десять на пятнадцать.
– Да, – сказал я. – Островок, сам понимаешь, с берегом давно совокупился.
Баранов хмыкнул.
– Там и при бароне протока была узкая, в камышах.
Баранов кивнул.
– А теперь всё! Суша!
– Ясно.
– А вот абрисы свои, по реке, островок, как мог, уберёг! Маленький он, конечно, но не плюгавенький. А формой он, как бывает на реках, получается, как корабль. Ну, причалил себе одним бортом, как говорится, на вечный прикол, но бак-то с ютом на месте. И вот, значит, имение их фамильное, Мюнхгаузенов, на носу корабля, значит, а Кемнаде…
– Что, что? Кому надо?!
– Кемнаде,
Аллюзия на книгу Хемингуэя «
Праздник Крещения Господня у нас отмечают 19 января. А у друзей тут 1-е число последней декады декабря, поздний вечер. Выходит, Иван полагает, что на его подробный отчет о путешествии в Ганновер уйдет не меньше, чем 29 дней. И может быть, что он прав.