Огнем и мечом. Генрик Сенкевич
слышать, с каким уважением отзывался молодой атаман о князе; он улыбнулся и ответил более приветливым тоном:
– Видно, вам еще мало походов с запорожцами; ведь вы уже и так прославились между ними.
– Небольшая война – небольшая и слава; великая война – и слава великая. Канашевич Сагайдачный прославился ведь не походами на чайках, а битвой под Хотином.
В эту минуту отворилась дверь и в комнату медленно вошел Василий, старший из Курцевичей, которого вела за руку Елена. Это был человек зрелых лет, бледный и худой, с изнуренным и печальным лицом, напоминающим собою лики византийских святых На плечи ему падали длинные волосы, поседевшие преждевременно от несчастья и страданий, а вместо глаз у него были две красные впадины; в руках он держал медный крест, которым осенил комнату и всех присутствующих.
– Во имя Отца и Сына, во имя Спасителя и Пресвятой Богородицы! – сказал он. – Если вы апостолы и принесли добрые вести, то будьте благословенны в христианском доме. Аминь!
– Простите, господа, – пробормотала княгиня, – он помешан.
– В апостольских посланиях сказано, – продолжал Василий, осеняя по-прежнему крестом: – «Кто прольет кровь за веру, спасен будет; кто падет за мирские блага, за добычу – будет осужден…» Помолимся! Горе вам, братья, горе и мне, ибо мы вели войну ради добычи! Боже, буде милостив к нам грешным, буде милостив! А вы, мужи, прибывшие издалека, какие вести несете вы? Апостолы ли вы?
Он умолк и, казалось, ожидал ответа. Скшетуский после минутного молчания ответил:
– Далеко нам до такого высокого призвания. Мы только простые воины, готовые пасть за свою веру.
– Тогда будете спасены, – сказал слепец, – но час избавления для нас еще не настал… Горе вам, братья! Горе мне!
Он почти со стоном произнес последние слова, и на лице его отразилось такое отчаяние, что гости растерялись. Елена усадила его и, выбежав в соседнюю комнату, вернулась через минуту с лютней. В комнате раздались тихие звуки, под аккомпанемент которых княжна запела духовный гимн:
«И днем и ночью молю Тебя, Боже!
Умерь мои муки и горькие слезы,
Будь мне отцом милосердным!
Услышь мою просьбу!»
Слепой откинул назад голову и прислушивался к словам песни, которые действовали на него, как животворный бальзам; с лица его постепенно исчезло выражение муки и ужаса; наконец голова его совсем опустилась на грудь и он впал в полусон, в полуонемение.
– Лишь бы не прерывать пения, так он совсем успокоится и заснет, – тихо сказала княгиня. – Он помешан на апостолах и, как только приедет кто-нибудь, сейчас спрашивает: не апостолы ли?
Елена между тем продолжала петь; ее нежный голос звучал все сильней и сильней, и с этой лютней в руках, с этими поднятыми кверху глазами она была так хороша, что поручик не мог оторвать от нее глаз. Заглядевшись на нее, он, казалось, забыл целый свет