Ванька-ротный. Александр Шумилин
взор. Они стояли, не шевелясь, не дыша, уперев глаза в землю перед собой.
Только эти приехавшие курили, переглядывались и переговаривались между собой. Капитан, тот самый, что читал бумагу, подошёл ко мне, наклонил голову набок и сказал негромко:
– Учтите, лейтенант. Кто перебежит к немцам, тому пощады не будет.
– Для чего вы мне это говорите?
– Вам, лейтенант, полезно на это посмотреть! Душа у меня сжалась. На одно мгновение похолодели руки и ноги. Я понял, что после доноса Савенкова мне решили в школе преподать моральный урок.
– Мы специально привезли его сюда, – как сквозь сон услышал я слова капитана.
А что, собственно, он мог написать про меня? Я давно с ним вообще не разговариваю. Савенков мог изложить только своё собственное мнение.
И чем он злобней и изворотливей, тем неправдоподобнее оно должно быть. Я воевал всё это время, водил солдат на деревни. /Свидетелей и подтвержденных фактов у него нет./ А по его донесению обо мне может сложиться неправильное мнение. Мои мысли были прерваны выстрелами. Солдаты из конвоя стреляли в затылок связанного. Он стоял на коленях и храпел. В смуглой шее чернело пулевое отверстие.
«Даже стрелять не умеют», – подумал я.
Но крови вокруг отверстия не было. Стреляли одиночными. От первых трёх выстрелов солдат не упал. Он захрапел, замотал головой. Ещё две пули вошли ему в затылок. А он не падал и, стоя на коленях, продолжал храпеть. Капитан из дивизии крикнул:
– Кончайте скорей!
Один из охранников подошёл к связанному вплотную, пустил длинную очередь из автомата и толкнул его в спину ногой. Он ткнулся головой вперёд и неожиданно разогнулся снова. Тогда охранник повалил его ударом приклада в бок. Кто-то незаметно подошёл ко мне со спины сзади и негромко сказал:
– Кто из солдат перебежит к немцам, не уйдёт от кары!
Я мгновенно повернулся и увидел глаза мл. лейтенанта.
– А, это ты? Я так и знал!
Что я мог ещё сказать ему?
Офицеры дивизии засуетились, забегали, вскочили в сани и, трогаясь с места, крикнули в сторону солдат охраны:
– Сбросьте его под обрыв!
Тоненько звякнул подвешенный под дугой жеребца колокольчик, сани резко рванулись, офицеры в них дернулись и покатили со школьного двора. Конвойные, торопясь, скинули с обрыва неостывшее тело, попрыгали быстро в сани и поспешили наутёк. Так прошёл ещё один день войны.
Но почему-то мне запомнились два основных момента, связанных со школьным двором в Верховье.
Первый – когда мне сзади на плечо навалилась физиономия мл. лейтенанта, говорившего о возмездии. Лицо его я больше никогда не видел и постепенно забыл, а противный запах из желудка и изо рта запомнил надолго. Я вспоминал потом, как перед отъездом они оттащили к обрыву тело убитого. На холодном снегу остались кровавые полосы, освещенные зимним солнцем. Испачкали кровью весь снег! И уехали!
[И] второй момент, который запомнился мне. Во дворе этой самой школы командир дивизии генерал Березин принимал