Наполеон Первый. Его жизнь и его время. Фридрих Кирхейзен
она всех детей и чье имя носили все ее дочери. Ни об итальянской, ни о французской литературе она не имела ни малейшего представления. Всю свою жизнь, даже при императорском дворе своего сына, говорила она на корсиканском диалекте. Французский язык доставлял ей много трудностей; она никогда правильно на нем не говорила. Постоянно слышался ее итальянский акцент. Так, она говорила всегда “houreuse”, вместо “heureuse”, “ma”, вместо “mais”, “oune”, вместо “une”, “je souis”, вместо “je suis”. Наполеон сердился, особенно когда она по-корсикански произносила его имя, и, будучи консулом, сказал как-то Люсьену и Жозефу: “Передайте матери, чтобы она не называла меня Наполеоне. Это по-итальянски. И не Буонопарте, а Бонапарт. Это еще хуже, чем Наполеоне. Вообще пусть она лучше зовет меня “Первым Консулом” или просто “Консулом”. Это лучше всего. Этот Наполеоне меня раздражает”. Он утверждал даже, что мать его не говорит правильно и по-корсикански; когда впоследствии Летиция была принуждена писать французские письма, она всегда диктовала их на своем родном языке.
Ее величайшей добродетелью было сознание долга, любовь к порядку и расчетливость, которую некоторые считали даже скупостью. Она всю свою жизнь была женщиной без всяких претензий. Когда ее сын приобрел уже себе имя и состояние и играл уже в политической жизни выдающуюся роль, она все-таки одевалась проще любой простой гражданки. Однажды она приехала на несколько недель к своей красивой дочери Полине, бывшей замужем за генералом Леклерком, и привезла с собой всего одно платье. Элегантная Полина смеялась над экономной матерью, но Летиция ответила ей серьезным тоном: “Молчи, расточительница, я должна же заботиться о твоих братьях и сестрах. Они не все еще самостоятельны. Я не хочу, чтобы Наполеон имел основание жаловаться. Ты злоупотребляешь его добротой”. Впоследствии же, когда император предоставил в ее распоряжение значительные суммы, экономия ее превратилась, действительно, почти в скупость. Говорят, что Летиция забирала себе даже деньги, которые получала от сына для раздачи бедным. Когда дети упрекали ее в этом, она отвечала им холодно: “Разве не должна я копить? Разве не будет у меня рано или поздно семи или восьми монархов на шее?” Она была единственной на всем земном шаре, которая не верила в продолжительность всего этого богатства и блеска. “Pourvu que cela doure”, – говорила она обычно. Ее расчетливость дошла наконец до того, что она старалась экономить даже в мелочах своего хозяйства в императорском дворце. Так, например, жене Люсьена, Кристине Бойе, она постоянно советовала ложиться спать пораньше, чтобы не жечь много свечей. Мы должны, однако, извинить ей эту расчетливость, безусловно смешную в дни счастья и блеска: она знала, что значит нужда. И однажды заявила графу Жирардену: “J'aioun millione, l'année. Je ne le mange pas a beaucoup prés. Je n'ais pas de dettes… je me trouve toujours avoir cent mille francs au service d'un de mes enfants. Qui sait, peut-être, un jour serontvils bien contents de les avoir. Je n'oublie pas que pendant longtemps je les ais nourri aves des rations”. – Она была большим скептиком и была не так уже не права, так как впоследствии, когда все неожиданно рухнуло, ее детям пришлось весьма кстати накопленное ею богатство: великодушно предложила она