Я отвечаю за все. Юрий Герман
Ионы Крахмальникова, а впоследствии переименованную в Сеченовскую – в честь знаменитого ученого.
– Н-да, пошуровали тут фрицы, – про себя произнес Богословский, со злой печалью оглядывая картину разрушений, еще более зловещую в наступающей тьме сырого и холодного вечера, под крики воронья. – Да-а, показали себя…
Старчески покряхтывая от непереносимой усталости, Николай Евгеньевич еще прошагал по разбитой и размытой дороге и потянул к себе клейкую от свежей краски дверь. Зазвенел блок пружинами, нянька в вестибюле, оставив рукоделье и сделав строгое лицо, зашагала посетителю навстречу, чтобы воспрепятствовать его попытке незаконно проникнуть в доверенную ей больницу.
– Сейчас поздно, товарищ офицер, – сказала она, – сейчас никакого впуска уже нет и передач не принимаем.
– А я, нянечка, не к больным, я сам врач, и нужен мне ваш Владимир Афанасьевич.
Ответить старуха ничего не успела.
Со второго этажа в это самое время спускался Устименко, еще не снявший халата. Темные брови его резко и четко выделялись на бледном лице.
– Николай Евгеньевич? – сразу узнав, издали, не повышая голоса, спросил Устименко. – Вы?
Тот молчал, радостно и гордо вглядываясь в своего выученика. Похудел только что-то. Или это тоже возраст? Не старость, но возраст мужества.
– Чего молчите? – подойдя вплотную, спросил Устименко. – Разыграть собрались? Я же вас все равно всегда узнаю…
– Сейчас, погодите, досчитаю, – не без удивления услышал Устименко.
– Что досчитаете?
– Досчитаю, именно каким нумером сюда приехал, – что-то про себя шепча, сказал Богословский. И добавил: – Шестьдесят седьмым.
– Это что же такое?
– Это нумер места деятельности за прожитую жизнь. Определяюсь нынче под ваше просвещенное начало, пройдя шестьдесят семь больниц, клиник, лечебниц, госпиталей, медсанбатов, санитарных поездов и прочих заведений, рассчитанных для помощи страждущим. Еще на улице Ленина начал считать, да все сбивался. Теперь давайте, Владимир Афанасьевич, поздороваемся…
Старый доктор опустил на пол свой фанерный чемодан с наугольничками, обнял Устименку, прижал к себе могучими еще руками и объявил:
– Вот, свиделись два хромых черта. Хорошо, что хоть на разные копыта охромели, меньше комичности в нас станут примечать. Чего бледен-то, Владимир Афанасьевич?
– Строимся, – сказал Устименко, подбирая с полу чемодан Богословского.
– Это здание уже тобою учреждено?
– Закончено лишь мною. Ну пойдемте же!
В кабинете главного врача Богословский спокойно выслушал, что «некоторое время» ему и ночевать придется тут, на диване, так как квартиры еще не выделены.
– Да что вы! – усмехнулся Николай Евгеньевич. – А я-то, старый дурошлеп, думал, что нашему брату врачу в первую голову выделяют. Привык к этому. Избалован.
– Это вам не война, – ответно