Адония. Том Шервуд
и вместе с ним исчезло золото. Не только то золото, которое он отнял у состоятельных «еретиков», но и вся казна трибунала.
Никто не знал подробностей произошедшего. Никто не смог объяснить эту запутанную историю Сальвадоре Вадару, потому, что вместе с Иеронимом пропали и преданные Вадару помощники: Марцел и Гуфий.
Известно то, что спустя какое-то время на принадлежащих Британии землях Америки, в представительстве англиканской церкви объявились новые пастыри божьи – трое, из которых один был на удивление юным. А через два года после исчезновения Люпуса из Массара он, с лицом, приобретшим ещё большую смуглость, оснащённый самыми надёжными клирикальными документами, в сопровождении небольшой свиты ступил на берег Англии.
Свиты с ним было – четверо человек. Двое из них, – очевидно, самые сильные, – вынесли с корабля и поставили на камни пристани Бристольского порта высокий и длинный, окованный железными полосами, с двумя массивными ручками-скобами ящик.
И тут появился шестой. Он торопливо приблизился, откинул с головы капюшон, явив небу коротко остриженные, совершенно белые волосы, и, поцеловав руку молодому предводителю немногословной команды загоревших под солнцем Новой Англии клириков, угодливым жестом пригласил всех в стоящую неподалёку большую карету.
– Какого чёрта! – весёлым голосом, широко улыбаясь, откликнулся на этот жест один из тех, кто принёс тяжёлый сундук. – Нас столько дней мучил проклятый океан! Дай хоть минутку постоять на твёрдой земле!
Тут ещё раз подтвердилось, что вовсе не он был главным в компании. Юный, со смуглым лицом священник проворно и молча подошёл к карете и влез в неё, скрипнув откинутой подножкой, – как будто и не было этого весёлого возгласа, и этого разделяемого всеми желания усладиться твердью долгожданного берега. Ни секунды не медля, качнулись за ним вслед все остальные. Виновато кашлянув, «измученный океаном» торопливо склонился, взял в крепкую руку скобу длинного ящика и, коротко глянув на сделавшего то же самое второго носильщика, поднял ящик и потащил.
Приехавшие устроились в объёмном чреве кареты, рассевшись на двух выпуклых мягких скамьях, между которыми протянулся откидной узкий стол.
Карета не двигалась. Запряжённые в четвёрку лошади понуро стояли, похлёстывая хвостами себя по бокам.
Тот, кто встретил компанию, – белоголовый священник, – распахнул дорожные одеяния и на груди его тускло блеснул плоский металлический лист. В верхней кромке его висел небольшой замочек. Отомкнув его плоским чёрным ключом, белоголовый откинул лист, который повис, провернувшись на смазанных маслом шарнирах. Собственно, это был не лист, а крышка сделанной на заказ плоской тонкой шкатулки. В квадрате этой шкатулки – размером ровно «ин фолио»[4] белели бумаги. Юный священник взял их и торопливо перебросал из руки в руку.
– Бишоп подписал? – всмотревшись в подписи и печати, риторически[5] спросил он.
– Да, подписал лично, – поспешно кивнул носитель шкатулки, аккуратно возвращая бумаги в
In folio (лат.) – в полный лист
Риторически – то есть уже зная ответ.