Леди Шир. Ива Михаэль
собственные силы, которые Он же и дал тебе при рождении. Посмотри на себя, Шир, ты полна жизни.
– Да, но моего мужа нет среди живых.
– Ни ты, ни я, – мы не можем знать, почему Его решение было таким, почему Он позволил умереть твоему мужу. Не задумывайся над этим уж слишком, понимание вещей придёт само.
Сказав это, настоятельница накрыла руками неподвижные руки Шир, и в этот момент Шир вспомнила про свои руки. Настоятельница ушла, не добавив ни слова. Шир осталась сидеть у входа в монастырь. Позже к ней подошла монахиня и проводила внутрь монастыря, она показала Шир её комнату и, к большому удивлению Шир, монахине уже было известно её имя. Но Шир не осталась жить в монастыре, она приходила утром и уходила вечером. Холодными дождливыми вечерами, наполняя ванну горячей водой в своей уютной квартирке, которая была на последнем третьем этаже в доме, где нижние два занимала швейная фабрика, Шир залезала в ванну, держа в руке бокал вина, вот в такие моменты Шир понимала, насколько она, настоятельница, права, и она, Шир, должна быть ей благодарна: «Что скажешь, Шир? Не так всё и плохо, могло быть хуже, гораздо хуже, Шир, моя бедная Шир». Комната наполнялась паром, в котором витал запах вина. «Каким завтра будет утро, кем я проснусь завтра?»
Вечером, когда Шир возвращалась домой, Эфраим ждал её за воротами монастыря.
– Я принёс вам свежий хлеб.
Эфраим – немолодой грузный мужчина, выглядел взволнованным:
– … спешил, боялся, не застану вас.
Леди Шир поблагодарила Эфраима, но он не спешил отдавать ей хлеб, ему хотелось поговорить. Шир, недолго думая, пригласила его к себе.
– А как она накинулась на меня сегодня утром?! Хорошо вы вмешались, Леди Шир.
– Она, в общем-то, хорошая, просто разозлилась на саму себя за то, что разозлилась на вас… примерно так.
Шир не очень-то следила за тем, что говорит, она рассматривала лицо Эфраима. Они сидели друг напротив друга, пили чай и ели свежий хлеб. Когда они находились ещё на улице, Эфраим не казался ей таким крупным и незнакомым – «…глаза слишком тёмные, а линия рта… её просто нет». Шир представила губы Марты, тонкие уголки рта, когда она улыбалась, линия губ менялась – глядя на такое, восхищаешься кистью Творца. Рот Эфраима был округлым, в какой-то момент Шир пожалела, что пригласила его. Начинала болеть голова. Шир оставалась в платке и не поменяла уличную обувь на домашнюю. Шир выглядела добродушной и гостеприимной, она к себе располагала, и мало бы кто заметил, и уж, конечно, не Эфраим, что мысли Шир далеки от того, о чем она говорит. Она убедила себя не вычёркивать этот вечер: «…ничего такого, не так часто у меня бывают гости, один вечер не жалко, и потом, он всё равно когда-нибудь уйдёт, как долго бы он тут ни сидел». Шир представляла, как откинет край одеяла, заберётся в постель и поплывёт на волнах воспоминаний. С годами её воспоминания меркли, и Шир начинало казаться, что живёт она непозволительно долго. Она забывала не только события, но и чувства, эмоции. Случалось, наблюдая за людьми, Леди Шир уже не понимала их волнений. Эфраим рассказал о своей жене, у которой «доброе сердце», про