Шаляпин против Эйфелевой башни. Бранислав Ятич
Грозный»!
Как писал в своих воспоминаниях Шаляпин, «это было поистине фундаментальное произведение невежества и храбрости. <…> Черт знает, чего только не было наворочено в этой опере! Пожар, охота, вакханалия в церкви, пляски, сражения, Грозный звонил в колокола, играл в шахматы, плясал, умирал… Были пущены в дело наиболее известные русские слова: изба, боярин, батюшка, закуска, извозчик, степь, водка и была даже такая фраза: “Барыня, барыня, ne pleurez pas[31], барыня!”»[32].
Однако Гинсбург был искренне уверен, что написал превосходную вещь: «Это очень удивительный пиес, – убеждал он Шаляпина. – Я думаю – нет нигде другой, которая есть лучше. Все умрет, останутся только Моцарт и я, этот, который есть перед Вами! О, да! Если публик не поймет сейчас этот вещь, она поймет ее через тысячу лет»[33].
Шаляпин рассердился и сказал гениальному Раулю, что он – нахал.
– Шаляпин, за такой слова в моя Франция берут шпаги!
Шаляпин охотно согласился взять шпагу и посоветовал Гинсбургу выбрать смертоносное оружие подлиннее: он был маленький, да и руки у него были значительно короче шаляпинских. Разозлившись еще больше, Рауль убежал искать секундантов. Однако они так и не появились.
Недели две Шаляпин и Гинсбург не замечали друг друга, но после первого представления «Грозного» помирились.
Несмотря на то, что музыка Гинсбурга была сборная, сплошь состоявшая из заимствований, и, несмотря на нелепость сюжета, спектакль, по мнению Шаляпина, все-таки был поставлен и сыгран интересно. Позже, в 1911 году, он все-таки принял участие в этом спектакле. Легкомысленный Рауль Гинсбург был ему симпатичен.
Вернувшись в Россию, Шаляпин поехал отдыхать в имение Константина Коровина – Ратухино, неподалеку от станции Итларь. Тот только что построил здесь большой деревянный дом.
Поблизости от имения, окруженного лесом, протекала тихая речка Нерль, где водилось множество рыбы. В имение уже приехали архитектор Виктор Мазырин, а также Валентин Серов и Максим Горький.
Шаляпин хотел как можно скорее отправиться на рыбалку, но погода испортилась, зарядил дождь. Пришлось сидеть дома вместе со всеми. Горький уже успел поссориться с Мазыриным, и тот, взбешенный, уехал в Москву. Вскоре уехал и Горький. Трое друзей каждый по-своему пытались убить время. Серов и Коровин писали этюды. Шаляпин, скучая, сидел у окна и пел:
Вдоль да по речке,
Речке, по Казанке
Серый селезень плывет…
Он без конца повторял одно и то же.
– Федя, брось ты этого «Селезня» тянуть. Надоело, – попросил Коровин.
– Ты слышишь, Антон?[34] – сказал Шаляпин Серову, – Константину не нравится, что я пою. Плохо пою. А кто ж, позвольте вас спросить, поет лучше меня, Константин Алексеевич?
– А вот есть. Цыганка одна поет лучше тебя.
– Слышишь, Антон, Коська-то ведь с ума сошел. Какая цыганка?
– Варя Панина, – продолжал Коровин, – поет замечательно. И голос дивный.
– Ты
Не плачьте
Шаляпин Ф. И.
Там же.
«Имя Серова – Валентин. Мы звали его Валентошей, Антошей, Антоном.» // Константин Коровин.