Максимовна и гуманоиды. Александр Шляпин
будто с трибуны мавзолея:
– Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради злого умысла, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, пришлось мне портить частную собственность.
Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающих ведер. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, будто собственными глазами увидел воскресшего покойника.
– Свят, свят, свят, – молился он, стоя на коленях.
За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы они распахнулись, и на пороге возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко, и ехидно улыбалась.
– Шлюха, – заорала Канониха, видя красный Павлово – посадский платок и алые, как ягоды клубники губы.
Бабы в страхе отпрянули назад.
– Это кто тут шлюха?! – заорала Машка, и швырнула в Канониха недоеденный огрызок. Это я что ли шлюха?! Чаго хату ломаете?! Не видите, сплю я, – сказала Балалайина. Может мне участковому вашему позвонить, да сообщить о погроме?
– А ты нас участковым не пугай! Пуганые мы! Ты откуда такая взялась, – завопила Канониха, переводя свои тощие руки в положение боксерской стойки.
Держа проверенный временем антигуманоидное оружие под названием ухват, Машка спустилась с крыльца и, стиснув от злости зубы, замахнулась на митингующих.
– Цыц – старые клячи! А ну—ка разбежались по норам! А то я вам сейчас устрою бойню под Фермопилами, – сказал Машка, – Эх, я сейчас, вас.…Уф!
Старухи крестясь, отпрянули от хаты, давая себе оперативный простор для бегства. Канониха, была не робкого десятка, и, закрыв баб своей грудью, пошла вперед, чтобы дать незнакомке достойный отпор.
– Ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать?! – спросила она, подбоченясь.
– Я может быть, тут квартирую! – сказала Максимовна, видя, что ее никто не признает.
– А где Максимовна?! Где подруга наша Балалайкина?! – спросила Канониха, напирая на квартирантку.
– Максимовна ваша, два дня назад как укатила в Бормотухин. Навсегда от вас уехала. Нашла там какого—то деда и поехала, за него замуж выходить. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, как этот огузок с топором, ее хату не раскрал, – показала Балалайкина на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.
– Ведь, брешешь же! – сказала Канониха, и топнула своей босой ногой.
Танька Канониха была из той породы русских баб, которые в целях экономии, всю жизнь ходят босиком. Обувь она одевала лишь по праздникам, или тогда, когда снег ложился на землю. Снимала, когда апрельское солнце своим теплом разгоняло зимние осадки, перетапливая их в воду. От того, в сундуках Канонихи всегда была новая обувь. Здоровье у неё было такое, что